истребителя, с любопытством разглядывая свое первое место базирования на правом берегу Днепра.
Повалил мокрый снег. Мы направились на КП, но Лазарев остановился и удивленно воскликнул:
— Ба-а! Что это такое?
Мы обернулись. Кустов, разговаривая с девушкой, засыпал лопатой воронку от бомбы.
— Все понятно! Теперь ему никакой снег нипочем, — заметил Лазарев.
От Кустова мы узнали, что девушку зовут Люся, живет она в Киеве. Настрадалась и натерпелась в оккупации.
На новом месте Кустов с первой же ночи потерял покой. Прежде он засыпал сразу, спал крепко. Теперь ему. не спалось, он испытывал необходимость поделиться со мной своими переживаниями. Секретов друг от друга давно уже не было.
Кустов влюбился по-настоящему. Он ничего не мог делать наполовину. Воевать так воевать, отдыхать так отдыхать, любить так любить. Он во все вкладывал сердце и всю страсть своего неугомонного характера.
Каждый вечер он стал проводить со своей любимой и подумывал о женитьбе. Чтобы не расставаться с ней, думал устроить ее работать в полку или в аэродромном батальоне, обслуживающем нас. Я как-то напомнил ему:
— Ты же говорил, что сначала надо разбить фашистов, а потом только думать о невестах.
— Не учел, что законы жизни бывают сильнее нас.
В Киеве летать приходилось мало. Мешала непогода. И сейчас на улице снегопад. Мы лежим на нарах. Две железные печки раскалились докрасна. Тепло и уютно. В такое время летчики, как говорят в авиации, любят «прогреть языки». Сергей Лазарев рассказывает, как он в детстве с ребятами на Суздалыцине нашел в чащобе леса выводок волчат.
— Одного поймали. Остальные скрылись в норе под старой елью. Малыша я взял на руки. Дрожит, бедняжка, вырывается. А тут откуда ни возьмись разъяренная волчица… — Лазарев замолчал.
— Ну, барон Мюнхгаузен, заливай дальше, не томи, — поторопил Кустов.
— Продолжить мы могем! Ну за что оскорбил человека недоверием? — Лазарев напустил на себя обиду. — Хвастаться своими успехами могут охотники да еще влюбленные. А я не отношусь ни к первым, ни ко вторым. И влюбляться не собираюсь, пока идет война.
Кустов без всякой обиды отпарировал:
— Никто не виноват, что ты для любви еще не дорос. Тебе пока ближе истории детства.
— Вот и ошибаешься! Мой рост — сто девяносто три сантиметра, а твой — только сто девяносто два. Так кому надо подрасти?
К нам вошел помощник командира полка по воздушному бою и стрельбе капитан Рогачев и сказал мне:
— Погода улучшилась. Пойдем на улицу, посмотрим… Может, начнем работать.
Фашисты, создав превосходство в силе, особенно в танках, перешли в контрнаступление с целью захватить Киев и восстановить оборону по Днепру. Погода у них стояла лучше, чем у нас. Днепр, словно магнит, притягивал с запада туманы и облака.
— Требуется прикрыть наши войска, — заговорил Рогачев, глядя в небо. — Погода улучшается. Ты со своими «стариками» да я с Мишей Сачковым… Может, слетаем? Немцы мелкими группами бомбят наших.
— Надо немного подождать, — посоветовал я, разглядывая заросшее черной щетиной лицо Рогачева. Он всегда был до педантичности опрятен. И брился иногда даже по два раза в сутки, а тут… — Ты что, вспомнил допотопное суеверие авиаторов — не бриться перед вылетом?
Василий Иванович заговорщически, улыбнулся и доверительно сообщил:
— Хочу отпустить бороду.
Я знал, что он ничего не делает, не обдумав заранее.
— О-о! Это серьезный шаг. И наверное, не без причины? Крупные губы Рогачева плотно сжались. Он тяжело вздохнул:
— Чертовски соскучился по семье… — И после паузы со свойственной ему рассудительностью заговорил: — Борода мне нужна вот для чего. Во-первых, хочу съездить в отпуск к жене и сыну. Моя Анна еще до войны требовала, чтобы я отпустил бородку. Она считает, что борода — украшение мужчины. Во- вторых, — он улыбнулся, — природа обделила меня немного ростом. А мне теперь надо быть солидным, походить на педагога. Вот-вот наш полк выведут на переформирование, и нужно будет учить молодежь воевать. И борода тут будет помощницей.
Снегопад перестал. Мы пошли в помещение, чтобы поставить задачу летчикам. Василий Иванович, узнав, что со мной летит молодой ведомый, спросил:
— А не лучше ли тебе лететь тройкой, с одними «стариками»? Погода-то уж больно неустойчива.
Априданидзе понял Рогачева и с присущей, ему откровенностью возмутился:
— Значит, не доверяете мне? Думаете, не могу летать в такую слякоть?
Василий Иванович вопросительно взглянул на меня.
— Вчетвером веселее будет, — ответил я.
Перед выходом из комнаты отдыха Сулам надел на свои хромовые сапоги галоши. Все, кроме него, уже ходили в зимнем обмундировании. Для Априданидзе же на складе не нашлось ни унтов, ни валенок тридцать шестого размера. И штаны от мехового костюма оказались широки и длинны. Зато курточка была в самый раз, а ее черный цигейковый воротник как бы усиливал смуглость лица.
— Не зябнут? — спросил я, показывая на ноги.
Летчик мгновенно вытянулся в струнку. Брюки бриджи с хорошими от утюга стрелками и до блеска начищенные сапоги придавали ему особое изящество. Я невольно подумал, что он и в небе такой же аккуратный, как на земле. И воевать начинает расчетливо, с присущей ему собранностью.
— Никак нет! — чеканя слова, ответил Сулам. — Мама из Кутаиси прислала длинные шерстяные носки. — И не без гордости пояснил: — Сама связала.
Зная его скупость на слова, я уточнил:
— А зимой? Здесь морозы бывают до тридцати.
— Выдержу!
Мы в воздухе. Под нами все бело. Теперь Украина с неба напоминала Россию на Калининском фронте с ее бескрайними снежными просторами зимой 1942/43 года. Но вот и фронт. Огонь и дым как бы горным хребтом обоэначили поле боя. Все черным-черно. Война слизала снег и целые села, оголив украинский чернозем. А сколько танков! Здесь их у противника, как и под Курском, полно. Через редкие просветы в облаках кровавым пятном нет-нет да и мелькнет солнце. Видимости почти никакой.
От кипящей земли четверкой уходим за тучи. Кустов с Лазаревым остаются внизу. Теперь у нас вверху солнце и небо. И все же отдельные черные столбы, похожие на извержение вулкана, прорываются за облака.
Не прошло и двух минут полета в заоблачных просторах, как раздался тревожный голос Кустова:
— Вижу «лапотников»! Атакую!
Противника у нас, в высоте, пока нет. Надо нам с Суламом снизиться и помочь Игорю с Сергеем.
— Василь! Оставайся здесь, — передал я Рогачеву и с Суламом нырнул вниз.
Только мы пробили облака, как носами своих истребителей почти уткнулись в двух «фоккеров». Они от неожиданности шарахнулись в разные стороны. Я хотел было погнаться за ними, но впереди заметил двух «мессершмиттов», а дальше перед ними — пару «яков», догонявших тройку бомбардировщиков. Это, наверное, Кустов с Лазаревым. И почему-то оба атакуют, не замечая противника сзади.
Опасность для «яков» была так велика, что я сразу кинулся им на выручку, успев только передать своему ведомому, чтобы он атаковал правого фашиста. Помнил я и о вражеской паре истребителей, оставшейся позади. Надо бы оглянуться, но обстановка не позволила. Немедля ловлю свою жертву в прицел и нажимаю на кнопку управления оружием. Брызнул огонь. Огонь брызнул и от «мессершмитта». Но это не искры, высеченные из металла моими снарядами и пулями. Фашист все-таки успел полоснуть по нашему истребителю.
Оба «яка» скрылись в облаках. Однако один уходил вяло и с большим креном. «Мессершмитты», атакованные нами, исчезли где-то внизу в дымке. Два бомбардировщика тоже посыпались к земле, а
