обнажала шпагу, и в жилы ей словно вливали яд. Безумие, овладевавшее ею тогда, делало ее быстрой, смелой, свирепой и помогало убивать с легкостью прожженного игрока, тасующего колоду.
За ее арахнидским лицом таилась мантидская наследственность со своей жаждой крови, верностью клятве, с древними традициями и неувядающей памятью.
Сначала Танисе показалось, что у нее внутри обнаружился рак, но во взгляде Тизамона была гордость — и это чувство тут же прошло.
— Этот клинок тебе не подходит, — заметил он (Таниса позаимствовала у миннцев местный короткий меч, тяжелый и неизящный).
— Все лучше, чем ничего.
Тизамон опустился на колени рядом со своим походным мешком, призвав ее жестом к тому же. Танису пробрала дрожь. Еще не все барьеры рухнули между ними — остался этот, последний.
— Ты уже знаешь, что мы с твоей матерью должны были встретиться в этом городе, — начал он, стараясь не смотреть ей в глаза. — Оба мы лишь недавно узнали, отчего эта встреча так и не состоялась. — Шпоры на руках Тизамона гнулись при каждом жесте. — Между тем я тогда собирался… хотел сделать что- нибудь, что связало бы нас друг с другом. Пожениться мы не могли. У нас это священный обряд: меня скорее убили бы, чем позволили жениться на арахнидке — а у них принято многомужество. Я хотел как-то выразить ей, что она для меня значит. Говорить я, как ты могла заметить, не мастер, поэтому припас ей подарок. — Рука Тизамона задержалась над мешком. — И не смог его выбросить, даже когда она не пришла. Таскал его с собой и каждый раз, уходя, вешал у себя над кроватью — все надеялся, что какой-нибудь вор избавит меня от него. Но этого не случилось. Теперь в этом городе оказалась ты, ее копия, моя кровь… и меч у тебя сломался. Я знаю, ты не веришь в судьбу. — Он впервые посмотрел ей в глаза.
— Нет, не верю.
— Ты выросла у жуканов, среди машин и малопонятных тебе идей. Ты пытаешься думать, как они, но твоя кровь препятствует этому. Мы, мантиды, верим в судьбу и во многое такое, чему жуканы не учат, — и твоя родня со стороны матери тоже верит. Вот она, наша с тобой судьба.
С этими словами он извлек из мешка шпагу в зеленых переливчатых ножнах, окованных не бронзой, как сперва показалось Танисе, а старым золотом. Клинок был короче, чем ее прежний, но тяжелее — она сразу ощутила это, приняв его обеими руками от Тизамона. Гарда, где темная сталь сочеталась с позолотой и зеленой эмалью, изображала не то переплетенные листья, не то надкрылья — Таниса не могла оторвать глаз от ее извивов.
Она хотела вынуть шпагу из ножен, но Тизамон удержал ее.
— Сначала обряд. — Он провел большим пальцем по когтю на головке эфеса, оставив на золоте каплю крови. — Теперь ты. Я не прошу тебя верить, — сказал он, предупреждая протест Танисы, — прошу лишь оказать уважение моей вере.
Она последовала его примеру, ощутив легкую, как при укусе насекомого, боль. Их кровь смешалась у нее на ладони.
— Теперь доставай.
Взявшись за деревянную рукоять, она испытала такое чувство, как будто ее саму пронзили насквозь. Шпага показалась ей живым, только что пробужденным от сна существом — а выйдя из ножен, не оставила места ничему, кроме восхищенного любования.
Клинок был выкован словно и не из стали, а из какого-то темного матового металла вроде свинца. Кроме того, он оказался шире, чем предполагала Таниса, и сужался только к концу. Точно незнакомое животное, которое не знает еще ее запаха, которое только предстоит приручить.
— Старинная вещь, — медленно произнесла девушка.
— У нас осталось всего шесть или семь человек, которые владеют секретом таких клинков — но эта шпага, как и все лучшее наше оружие, происходит из Века Сведущих.
— Как-как? — В Коллегиуме она такого термина не слыхала.
— Из давних дореволюционных времен, — объяснил он.
— Как же такое возможно? — Клинок слабо поблескивал при свете зари. — С тех пор пятьсот лет прошло.
— А выковали ее еще лет на сто раньше. Тогда наши люди не знали сомнений: они просто верили и полагались на свое мастерство. Я владею ею в совершенстве, хотя и предпочитаю коготь; это дает мне право дарить ее кому захочу. Считай, что это подарок от обоих твоих родителей. Я прошел весь ритуал перед судьями на Паросиале — если захочешь, я и тебя когда-нибудь туда приведу.
Таниса не сразу поняла, о чем речь. Она слышала, что остров Паросиаль для мантидов место священное, но Тизамон говорил не просто о какой-то святыне, а о Бойцовых Богомолах — древнем ордене, ревниво хранящем свои секреты.
— Они меня не примут, ведь я полукровка, — сказала она.
— Если я поручусь за тебя и сам стану твоим учителем… если твое мастерство достигнет должного уровня, никто не поднимет голоса против тебя. Решай, Таниса. Отец из меня незавидный. Нет у меня ни земель, ни поместий — ты можешь унаследовать только мое ремесло.
— Я согласна, — ответила она, не дав себе времени задуматься о множестве «но» и «если».
Как только вошла Кимена, настала полная тишина. Даже Стенвольд, корпевший над документами, которые ему принесла Таниса, инстинктивно поднял глаза — и затаил дыхание.
Ночью она была усталая, грязная, покрытая синяками — заморыш какой-то, а не Миннская Дева.
Теперь, не сомкнув, вероятно, глаз, она явилась перед своими сторонниками именно такой, какой они хотели видеть ее — в боевых доспехах.
Голову и шею покрывали конический шлем и стальной ворот, грудь — черный мужской панцирь с двумя нарисованными красными стрелами. Одна указывала в землю, другая в небо. «Мы пали, но поднимемся вновь» — так истолковал Стенвольд этот девиз. Далее шла короткая кожаная юбка с серебряными заклепками, но голубовато-серые руки и ноги остались голыми в знак того, что Кимена не рядовая копейщица, а предводительница повстанцев. Черный плащ развевался у нее за плечами.
Громкое «ура», которое она вполне заслужила, звучало только на лицах: шум мог привлечь к убежищу нежелательное внимание.
— Хизес, — произнесла Кимена. Названный тут же подался вперед. — Ты принес мне надежду, и я этого никогда не забуду.
Сказав это, она сжала его запястье. Раньше их отношения были не столь дружелюбными, решил Стенвольд: Хизес для того и возглавил спасательную операцию, чтобы это исправить. Временный лидер прослезился и хотел отойти, но Кимена удержала его за рукав.
— Вы пришли сюда со всего города, — обратилась она к подпольщикам. — Почти всех вас я знаю. Вы друг с другом не всегда ладите: революция, о которой думает каждый из вас, всегда немного не такая, как у соседа. Однако вы все же собрались под одной кровлей, чего я до ареста никак не могла добиться. Поблагодарим осоидов хоть за это.
По собранию прокатился смех. Стенвольд переводил взгляд с одного лица на другое: молодые и старые, мужчины и женщины, миннские солдаты-жуканы и представители других рас: цикадоны- полицейские, мушиды из городских банд, даже краснокожие муравины из покоренного города Майнеса. Все они смотрели на Кимену и и ждали ее приказаний.
— Вы, наверное, думаете, что я собираюсь поднять против Империи весь город до последнего жителя, с мечами и кольями.
Раздалось несколько утвердительных возгласов, но большинство ожидали, что она скажет дальше.
— Вам всем известно, что Боров мертв. — Усердные кивки и усмешки в ответ. — Но знаете ли вы, кто убил его?
Тишина.
— Не я, хотя мне очень хотелось бы. И не Хизес, и не кто-то другой из наших. Так кто же? — Кимена обвела взглядом круг обращенных к ней лиц.
— Говорят, он поссорился с другим осоидом из-за женщины, — сказал кто-то. — Одного офицера будто бы казнили за это.
