Святилище. И больше я уже не мог сопротивляться ни боли, ни ненависти.
И тогда жизнь восторжествовала во мне, я поднялся яростный и ненавидящий, желающий только убивать. Я вытянул вперед свою руку, но не увидел ее. Перед моим взором появилось нечто ужасное, гигантская лапа, покрытая сморщенной лиловой кожей с шестью длинными черными серпами вместо когтей. Вид ее потряс меня сильнее, чем страшный рык, чем боль и смерть. И последнее, что я запомнил – лицо Зверолова, перекошенное гримасой невиданного страха, и мое собственное отражение в его глазах. Кто-то непременно желал увидеть меня в облике зверя? Зверь уже здесь!
Когда мрак темного туннеля рассеялся, смутные видения исчезли, я открыл глаза и обнаружил себя сидящем на том же месте, где потерял сознание. Только теперь пол вокруг меня был усеян странными изувеченными телами, кусками мышц, обрывками кровавой плоти, обломками костей, словно через таверну прокатился гигантский жернов. И, глядя на все это, я, волк, привыкший и к виду крови, и к сырому мясу, и к бесконечному количеству трупов, виденных мною на полях сражений, я испытал легкую дурноту где-то в районе сытого желудка. Но когда я посмотрел на свое тело, ноги и руки, сплошь перемазанные в кровавых ошметках, судорога скрутила меня, я сложился вдвое, содрогаясь от отвращения к самому себе. Казалось, еще одно мгновение, и я лишусь рассудка. Внезапно прямо передо мной произошло движение. Я поднял голову и увидел, как какой-то человек, осторожно переступая по столам и лавкам, приближается ко мне.
– Боюсь испачкаться, – пояснил он отвратительным шипящим голосом. – Город – не лучшее место для таких развлечений, мой друг.
Перелезая по столам и лавкам, он добрался до стоящего возле меня стула и, сев на его краю на корточки, склонился ко мне. У меня ужасно болели глаза, но я все же напряг зрение, чтобы разглядеть этого странного типа. Он был весь перепачкан кровью, его способ передвижения по мебели не помог ему, поскольку она была такая же грязная, как пол. Это был невысокий человек с раскосыми глазами и темной желтоватой кожей. Черные волосы над скошенным лбом были зачесаны назад, надбровная кость нависала над глазами. Я узнал его сразу, такую внешность трудно забыть. Я видел его среди поэннинцев, когда присоединился к ним в Антилле. Это был гадирец по имени Икха, посол Гадира, увивавшийся вокруг Гвидиона, в надежде выудить у того тайну переходов между Мглистыми Камнями. Гадирцев в Антилле звали змееголовыми.
Гадирец некоторое время разглядывал меня, потом издал короткий шипящий звук и сказал:
– Тебе уже лучше? Думаю, нам следует уйти отсюда поскорее. Видишь ли, это цивилизованный город, а не ваши варварские крепости, где можно делать что угодно. Местные власти не одобрят такого, – при этом он обвел рукой комнату. – Давай, поднимайся, я бы помог тебе, но… – он виновато пожал плечами и оглянулся.
На буфетном шкафу неподалеку от него лежала стопка тряпок, он полез за ними и, обмотав одной из них свою руку, протянул ее мне.
Я поднялся сам, неодобрительно посмотрев на его обмотанную руку. Этот человек, неизвестно каким образом выживший в произошедшей здесь бойне, так спокойно взирающий на человеческие останки и при этом такой брезгливый, вызвал у меня отвращение еще большее, чем я сам.
Увидев, что я встал, он направился к выходу, все так же перебираясь по столам и скамьям. Выглянув за дверь, он махнул мне рукой и выскользнул наружу. Я поднял свой Меч, но, прежде чем уйти, решил найти Зверолова. Второй раз я не мог позволить себе такой неосторожности: поверить в его смерть, не увидев трупа. Но среди кусков человеческих тел не было ни одного целого, более того, многие были так искорежены, словно их пережевали и выплюнули. Тошнота вновь подступила к горлу, но я продолжал искать хоть какое-нибудь доказательство его смерти. Наконец мне удалось найти его голову. Я поднял ее и посмотрел в остекленевшие глаза. Мне все-таки удалось избавить даков от Зверолова. Больше некому проводить жуткие инициации, больше не будут появляться новые маги-оборотни. В этом теперь я был уверен. Взяв с собой голову Зверолова, я вышел следом за гадирцем. Под покровом ночи мы вышли со двора, и змееголовый зашипел:
– Пойдем скорее к реке, нужно смыть с себя кровь, пока никто не увидел нас.
Разглядев мой трофей, он добавил:
– Это тот, что нанял разбойников? Я слышал, как он сговаривался с ними. Избавься от головы, лучше брось ее в реку.
Я так и сделал. Мне было интересно узнать, каким образом гадирцу удалось остаться целым, но мои челюсти сводило судорогой, я не смог разговаривать.
Спустя некоторое время мы уже сидели с ним на другом постоялом дворе у очага, сушили одежду и грелись. Меня бил озноб, казалось, уже никогда в жизни ни один огонь не согреет меня. Гадирец заказал нам пива, есть ни он, ни я не могли.
Отпив глоток, гадирец скрючился, свалился на пол и долго там блевал, хрипел и шипел. Придя в себя, он поднялся и уселся обратно на лавку. Теперь он был бледен, дрожал, словно осиновый лист, смотрел на меня ополоумевшими глазами, раскрывал рот, словно рыба, но так ничего и не сказал. Пользуясь его молчанием, я предался размышлениям.
Все, что произошло со мной, было мне понятно. Мои давние подозрения, о которых я не позволял себе думать, в которые я боялся поверить, оправдались самым худшим образом. Весь путь от даков до этого места меня преследовал Зверолов, поэтому я не мог учуять его. Но вторым преследователем был я сам. Это мое присутствие чувствовали дриады в Бескрайнем лесу, но не смогли разгадать за моим человеческим обличием Древнего Врага. Мое оборотничество ввело их в заблуждение.
Теперь я понял, каким образом Гвидиону удалось спасти своего брата от власти Древнего Врага! Уничтожить Зверя можно, только убив его носителя. Гвидион не мог убить своего брата, но он нашел другой замечательный и такой удобный способ спасти Бренна. Зверя можно изгнать, он освободил брата и погубил меня. Дикое по самой сути предположение, что это я мог быть убийцей Иворы, оказалось правдой. Впрочем, Ивора сама виновата. Умные девушки знают эту древнюю мудрость наизусть: никогда не ходи с незнакомцем в лес.
Чудовище, от имени которого содрогается все живое, теперь растет во мне, теперь это я. Странно, что рассуждать об этом было не так уж трудно. Все очень просто, я служил своему вождю, я был ему верен и готов принять за него любую муку. Разве я не сделал этого? Теперь ему не в чем меня упрекнуть. Ха! Я не задал того проклятого вопроса, который мучил меня столько месяцев! А он, Бренн, задал его? Он спросил: как тебе, братец, живется в моей шкуре? Нравится ли тебе эта гадость, что шевелится теперь внутри тебя? Он сказал хотя бы: «Ты уж извини, так получилось?» Нет! Ему и дела нет до моих страданий. Нет, он смотрел на меня молочными глазами, выражавшими такую непреодолимую муку. Я вздрогнул от воспоминания и, рассердившись на себя, ударил кулаком по столу.
