сочувствие и необыкновенную душевную щедрость. Не совершает ли она глупость, отталкивая его?
Приступы повторялись еще несколько раз в течение ночи. И они вновь и вновь бросались ей на помощь, разминая сведенные мышцы. И только перед рассветом Эмбер немного успокоилась и уснула, повернувшись на правый бок.
– Она пошла на поправку, – прошептал Райдер. – Но мы должны внимательно следить за ее самочувствием. Как только она проснется, дайте ей чашку чая с этим снадобьем. Кроме того, ее надо хорошенько накормить. Думаю, сойдет каша из дурры и зеленые лепешки. Конечно, было бы неплохо дать ей что-нибудь более питательное, куриный бульон, например, но сейчас это невозможно. В течение нескольких дней, а может, и недель она будет слабой, как новорожденный ребенок, но самое страшное уже позади. Очень надеюсь, что поразившие ее болезнетворные микробы, как нежно называет этих тварей Джозеф Листер, вышли из нее вместе с содержимым желудка. – Он подобрал с пола свой перепачканный пиджак. – Ты знаешь, где меня найти, Ребекка. Я приду по первому зову.
– Я провожу тебя до двери… – У выхода она взяла его за руку. – Ты настоящий волшебник, Райдер. Совершил чудо. Не знаю, как мы можем отблагодарить тебя.
– Не надо меня благодарить, лучше помолитесь за здравие старого аббата Майкла, который ограбил меня на пятьдесят талеров Марии Терезии, вручив взамен этот чудесный порошок.
Она потянулась и поцеловала его, но тут же отпрянула, почувствовав его возбуждение.
– Ты не только маг и волшебник, но еще и развратник, – слабо улыбнулась Ребекка. – Но сейчас не время. Мы займемся этим при первом же удобном случае. Возможно, уже завтра, если в город войдут наши спасители и мы наконец-то избавимся от страха перед этими ужасными дервишами.
– Я буду держать себя на коротком поводке, – пообещал Райдер, – но все-таки скажи мне, дорогая, ты подумала над моим предложением?
– Ты же понимаешь, что сейчас я могу думать только о здоровье Эмбер и благополучии моей семьи. Но, уверяю, мои симпатии к тебе растут с каждым днем. Как только закончится весь этот кошмар, мы обязательно найдем то ценное, что сможем хранить всю оставшуюся жизнь.
– Значит, я буду жить этой надеждой.
Для штурма Хартума Осман отобрал две тысячи самых сильных и храбрых воинов и вывел их из Омдурмана, даже не скрывая своих намерений. Гордон-паша видел их со своего наблюдательного пункта в форте Мукран и счел еще одним доказательством того, что войска Махди спешно покидают город, уводя свои силы в Эль-Обейд. А Осман Аталан тем временем укрыл своих воинов за холмами Керрери, где они оказались вне досягаемости подзорной трубы Гордона, разделил их на пять батальонов по четыреста человек в каждом, и повернул к Хартуму.
Большое скопление лодок и судов возле Омдурмана обязательно вызвало бы подозрение Гордона- паши. Если бы Осман направил их к Хартуму, это тоже обрекло бы штурм на очередное поражение. Его воины, сбившись в кучу на небольшом пространстве, стали бы легкой мишенью для пулеметчиков. Поэтому Осман Аталан пошел на хитрость, решив переправлять воинов двадцатью лодками, в каждой из которых можно было укрыть по двадцать человек. Высадив на берег четыреста воинов, посудины возвращались и загружались новой партией. А высадившиеся быстро скрывались в темноте, освобождая место для следующего десанта. Осман подсчитал, что таким образом его войско переправится на другой берег в течение часа.
Он так хорошо знал своих людей, что отдавал только самые важные приказы, предоставляя максимальную свободу шейхам, возглавлявшим отдельные отряды. Это позволило избежать неразберихи, всегда сопровождающей подобные операции.
Многочисленные шпионы дервишей составили весьма подробную карту города и линию оборонительных укреплений Гордона-паши, указав расположение пулеметных точек. Осман не мог забыть ужасные потери, нанесенные пулеметами, и на сей раз постарался избежать подобной участи. Первый отряд должен был вырваться вперед и уничтожить пулеметчиков.
Как только пулеметы будут захвачены, начнется штурм укреплений по всему побережью и разгром египетских войск в казармах и арсенале. После этого он сможет отдать город в руки своих воинов.
Предыдущей ночью первый пророк Аллаха Мухаммед великодушно навестил своего верного наследника Мухаммеда Махди и принес весточку от самого Аллаха. Было решено надлежащим образом вознаградить усилия наиболее преданных ансаров. Они принесут Махди голову Гордона-паши и получат на разграбление Хартум, став полновластными хозяевами города на десять дней и делая там все, что пожелают. После этого Хартум должен быть сожжен, а все крупные здания, включая церкви, миссии и консульства, – полностью разрушены. Короче говоря, земля Судана должна быть очищена от каких бы то ни было следов пребывания неверных.
С наступлением ночи отряд Османа тайно вернулся в Омдурман. Там они сели на небольшие суда и отправились через реку к Хартуму. В эту ночь фейерверки в честь победы были не столь громкими, но защитники города все еще пребывали в уверенности, что скоро им на помощь прибудут пароходы с неверными. Военный оркестр молчал, а когда над рекой взлетала осветительная ракета, дервиши замирали, стараясь не издать ни единого звука. Флотилия Османа состояла из разнообразных лодок, шлюпок и даже небольших торговых судов. Над рекой стоял такой густой туман, что высадка головного десанта прошла незамеченной. Первым на берег ступил Осман, за ним последовали верные аггагиры.
Внезапность нападения была абсолютной. Египетские постовые безмятежно спали, надеясь, очевидно, с первыми лучами солнца увидеть причаливающие к берегу пароходы с британскими войсками. Все они были убиты без единого выстрела, без единого крика, после чего аггагиры Османа ворвались в первую траншею. Их широкие мечи работали без устали, поражая спящих египетских солдат. В течение нескольких минут в траншее не осталось ни одного живого. Покончив с защитниками первой линии обороны, Осман повел своих воинов к арсеналу, а в это время к берегу уже причаливала вторая группа дервишей.
Тишину ночи разрезал звук выстрела, потом второй. Послышались крики и громкие голоса командиров, сливаясь в невообразимый шум. Захваченные врасплох египетские солдаты и офицеры метались по темным улочкам, становясь легкой добычей воинов Османа. Они кричали, палили в воздух из винтовок и спасались паническим бегством. На берегу призывно завыла омбейя и загрохотали военные барабаны, призывая высадившихся дервишей к штурму города.
– Нет Бога, кроме Аллаха, а Мухаммед Махди – его пророк! – Этот боевой клич раздавался по всему городу, узкие улочки которого мгновенно заполнились темными фигурами вооруженных людей. Истерические крики о помощи и предсмертные вопли раненых сливались в жуткий вой, напоминавший об ужасах ада.
– Пощадите ради Аллаха!
– Не убивайте нас!
– Дервиши в городе!
– Бегите или умрете!
Знаменитые редуты и форты генерала Гордона находились на берегу и были захвачены дервишами в первую очередь. Аггагиры Османа вырезали почти всех защитников, и лишь немногим удалось спастись бегством, но их преследовали по всему городу, как зайцев.
Дэвид сидел за рабочим столом и писал дневник. Он делал это все долгие десять месяцев осады, понимая, что этот бесценный документ свидетельствует о самом трудном периоде его политической карьеры. Если экспедиционный корпус действительно прибудет со дня на день, то через несколько недель он вместе с девочками благополучно вернется в Англию. Трудно сказать, что ждет его в будущем, но первым делом он сядет за обработку дневника, превратив его в полноценные воспоминания. Интерес досужей публики к приключениям на Черном континенте поистине ненасытен. Бэйкер, Бертон и Стэнли заработали по несколько тысяч фунтов на своих публикациях. А Сэм Бэйкер даже удостоился рыцарского звания из рук королевы за литературные труды. Нет никаких сомнений, что личные воспоминания Дэвида – непосредственного защитника осажденного города от дервишей – удовлетворят самого взыскательного читателя, а рассказы о героическом поведении дочерей, несомненно, вызовут слезы у женской аудитории. Он прикинул, что сможет подготовить книгу к публикации в течение месяца после возвращения в Англию. Дэвид макнул перо в серебряную чернильницу, аккуратно стряхнул лишние чернила и уставился на слабый огонек масляной лампы, тускло мерцавший на краю письменного стола.
