– Ну, иди сюда, педик, цып-цып-цып, петушок! – ответил Юрий, зная, что после таких слов нападавший: обязательно озвереет окончательно и, следовательно, наделает ошибок. Так и произошло. Любитель мужских задниц с ревом выхватил у своего напарника графин и метнул его, целясь Юрию в голову. Кажется, о последствиях своих поступков он уже не задумывался.
И последствия не замедлили наступить. Графин разбился вдребезги, вылетев в открытую присевшим Филатовым дверь. Спустя миг Юрий выпрямился, шагнул вперед и от всей души врезал мерзавцу между ног, от чего тот жалобно завопил и свалился на пол, держась за промежность. Оторопевший помощник застыл, глядя на появившегося в дверном проеме санитара. Изнасилованный «салага» всхлипывал, скорчившись в углу палаты. Филатов почувствовал на груди теплую струйку крови...
Через некоторое время прибыл патруль, вызванный санитаром. Троих едва пришедших в себя дембелей забрали с разрешения дежурного врача в комендатуру, а Филатов, провожаемый потрясенным взглядом «обиженного» пацана, был препровожден в процедурный кабинет, где доктор осмотрел рану и заявил, что ничего страшного не произошло. Медик перевязал Юрия и отправил в палату.
– Эта троица давно госпиталь будоражила, – заметил он. – Правда, доказать ничего не удавалось, молчали все. Теперь им не отвертеться... Пидоры вонючие... – добавил пожилой врач.
Наутро началось разбирательство. Юрий и паренек из палаты дали показания хмурому майору – дознавателю из гарнизонной комендатуры, который удалился, предупредив, что после обеда приедут из военной прокуратуры. Филатову такой шум вокруг его персоны не понравился, и он попросил лечащего врача, того самого майора медслужбы, ускорить процесс выписки.
– У тебя же рана открылась! – удивился тот. – Полежи с недельку, а то как ты к себе в Псков доберешься?
– Так приедут за мной, Николай Андреевич, отец приедет на машине, обещал уже. А там у меня в больнице тетя заведует пульмонологией, – не моргнув, врал Филатов. – Так что давайте меня выпишем».
– Ну, смотри, на нарушение иду. Пусть тогда твой Жестовский отвечает, он ведь тоже меня просил... Готовься на вечер, – заключил майор.
Ближе к вечеру, когда Филатов уже успел переодеться в принесенную Жестовским солдатскую форму, прискакал похожий на кузнечика лысоватый следователь военной прокуратуры.
– Что это вы, товарищ ефрейтор, самосуд устраиваете? – был его первый вопрос.
Филатов опешил:
– А что, надо было ждать окончания полового акта?
– Ну что вы так сразу... Может, они полюбовно договорились, – ухмыльнулся следователь.
– Знаете, товарищ капитан юстиции, – после паузы, во время которой он переваривал услышанное, заявил Филатов, – давайте-ка я вам письменные показания дам. А то разговаривать с вами противно.
– Что вы себе позволяете, ефрейтор? – взвился тот.
– Товарищ ефрейтор, если руководствоваться Уставом. Хотя я вам не товарищ.
– Да я вас привлеку сейчас как соучастника!
– Соучастника чего? Сокрытия неуставных взаимоотношений, подпадающих под статью Уголовного кодекса? Не те времена, товарищ капитан.
Следователь резко поднялся:
– Вам это так не пройдет. Я завожу дело о самоуправстве. Отвечайте на мои вопросы! Какой у вас диагноз?
– Сквозное пулевое ранение.
Крючкотвор на мгновение, растерялся:
– То есть как?
Филатову этот разговор надоедал все больше и больше. В конце концов, действительно, не ефрейтор же он срочной службы, чей дембель зависит от всякого дерьма типа этого капитанишки!
– А вы что думали, я перловой кашей подавился? – без малейшего оттенка любезности ответил вопросом на вопрос Юрий.
– Я требую отвечать на вопросы. При каких обстоятельствах вы получили ранение?
Тут Филатов и вовсе рассвирепел:
– Послушайте, вы расследуете дело об изнасиловании или о моем ранении? Какое оно имеет отношение...
– Если вы не начнете отвечать на вопросы, я прикажу вас арестовать!
– Хорошо. Я был ранен при нападении бандитов на караул.
– Какое нападение? Почему я не слышал?
– Наверное, вас не сочли нужным проинформировать...
Капитан прищурился:
– Что-то ты, ефрейтор, больно на язык бойкий. Никогда не прикусывал?
Филатов тяжело вздохнул. Потом посмотрел равнодушно на следователя и промолвил:
– Пошел ты, капитан!
Тот, брызгая слюной, заорал что-то, потом стремглав выскочил из кабинета, в котором проводил допрос. В открывшихся дверях показался Жестовский и призывно замахал рукой. Через несколько минут они были уже во дворе госпиталя.
– Юрка, куда это ты Кузнечика отправил?
– Почему «Кузнечика»?
– Да его в окрестных частях все так называют. Пренеприятнейшая личность.
– Это я заметил, Леня. Смываться мне надо, а то нашумел я тут изрядно.
– Наслышан, как ты тут педиков гонял. Пацан, кстати, тоже из нашей части, а эти – из десантуры.
– Блин, как он теперь служить будет?
– Да комиссуют, наверное. Или в другую часть переведут. Жизни ему, и правда, не дадут. А насчет тебя все в ажуре. И насчет того Луканского тоже. Бумаги я ему завтра передам, это уж не твоя забота. Грудь-то как? Слышал, кровь пошла?
– Ерунда, Леня, пара капель вытекла.
– Так что, прямо сейчас поедем?
– Ну, если кипиш не поднимется, поехали.
– Не поднимется. Я тебя официально у завотделением выпросил.
– Отлично. Тогда я и наверх подниматься не буду, все равно хлопцев в палате вчера выписали, прощаться не с кем.
– Тогда – с Богом!
Друзья уселись в «уазик», которым распоряжался Жестовский, и отправились на знакомую уже Филатову дачу.
– Мы там перекусим, и тогда я тебя в деревню отвезу, на поправку. Денька два на печи полежишь...
На даче Леонид выдал Филатову его старые джинсы («жинка постирала!»), свитер и теплую куртку. Юрий, когда рассказал другу, откуда эти штаны взял, в ответ услышал:
– Ну, елки-палки! Так вот кто Гриба ограбил! Это ж наш прапорщик в госпитале с аппендицитом лежал, так он все возмущался...
Посмеялись.
– Слушай, а тачка моя так там и стоит?
– Куда ей деться? Все, что ты просил, я забрал, вот финансы и документы твои. Машину не бери, за ней слежка может быть... Кстати, ко мне неофициально эфэсбэшник подкалывался, генерал. Не говорил я тебе... Он меня открытым текстом про тебя спрашивал, фамилию называл, дал понять, что все знает, ну, и пригрозил, конечно... Так я ответил, что ты во время перестрелки исчез в неизвестном направлении. Он, может, и не поверил, но за собой я слежки не наблюдал.
– Да, Леня, и ловко же ты меня за этого Луканского выдал!
– Все равно остерегайся, руки у них длинные.
– Как будто я не знаю!.. Ладно, будем считать, что Кайзер не захотел поднимать шума. Я-то в «маляве» черканул, что все написал, и у друзей бумагу оставил. Это ж Кайзер под горячую руку на меня
