Потом самолет взмыл вверх. Теперь ее плотно вдавило в сиденье, только что уходившее куда-то вниз. Все произошло мгновенно.
Из динамиков раздался голос пилота, ровный и мягкий:
Всего лишь турбулентность. Обычное дело. Они не умрут.
Дженни снова посмотрела в иллюминатор, впрочем, без особого успеха. Они летят среди облаков. Туман и темнота…
Такие же туман и темнота, которые приносят Сумеречные люди… Ее сознание, не встретив сопротивления, устремилось туда: «В любую минуту ты можешь увидеть его глаза – голодные, голодные глаза…»
Но она ничего не увидела.
– Эй, послушайте, – охрипшим голосом произнес Майкл, – про мой сон.
– Это всего лишь сон, – резюмировала рассудительная Одри.
Дженни была благодарна ей за бодрость в голосе и остроумие. Как шлепок при пробуждении.
«Всего лишь сон. Ничего не значащий», – не слишком искренне вторила ей Дженни, потому что и на мгновение не могла в это поверить.
Но она понятия не имела, что он значил на самом деле. Стоял ли за этим Джулиан, пытающий их образом Саммер? Ночные кошмары были характерной особенностью Сумеречного человека.
Сумеречный человек – как ночной сказочник, только приносящий кошмары.
«Но сейчас он знает нас всех, знает наши слабые места. Он может воплотить наши страхи в жизнь, и мы не отличим их от реальности. Во что мы ввязываемся?» – думала Дженни.
Остаток полета она смотрела в овал иллюминатора, сжимая холодные металлические края подлокотников.
В Питтсбурге в шесть пятьдесят шесть утра было холодно. И небо было такое синее, каким оно редко бывает в Южной Калифорнии ранним утром. В Виста-Гранде, где жила Дженни, майское небо было серого цвета.
Им пришлось взять от аэропорта такси, потому что машину напрокат не дадут никому младше двадцати пяти. Ди посчитала это оскорбительным и собралась поспорить, но Дженни вовремя оттащила ее в сторону.
– Мы стараемся не привлекать к себе внимания, – прошипела она.
Но дороге в Монессон они видели реку с огромными уродливыми судами.
«Монангаэл и угольные баржи», – припомнила Дженни.
Они видели деревца со стройными стволами и воздушными розовыми почками.
«Багряник, – узнала Дженни, – А вон там, с белыми цветами, – кизил».
Затем на горизонте появился металлургический завод – белый дым, поднимаясь, становился серым.
– Здесь повсюду были домны, – сказала Дженни. – Когда они работали, местность напоминала ад. В самом деле. Все эти трубы, изрыгающие огонь и черный дым… Когда я была маленькой, я думала, что ад выглядит именно так.
Они добрались до маленького городка Монессон. Майкл следил за счетчиком такси с нарастающей озабоченностью. Все остальные смотрели в окно.
– Мощеные улицы, – удивилась Ди. – Вы можете себе представить?
– C'est drole ca![1] – пожала плечами Одри. – Как необычно!
– Они не все мощеные, – возразила Дженни.
– Зато крутые, – ответила Ди.
Город стоял на холмах.
«На семи холмах», – вспомнила Дженни.
Когда они с Заком были детьми, это казалось…
«Не надо думать о Заке. И не думать о Томе», – но, как всегда, от имени Тома у Дженни заныло в груди.
– Мы на месте, – сказала она вслух, с усилием отвлекаясь от своих мыслей.
– Сентер-драйв, дом три, – подтвердил водитель и вышел, чтобы вытащить их вещи из багажника.
Одри, отец которой работал в дипломатическом корпусе и которая выросла, путешествуя по всему миру, заплатила таксисту. Она проделала это с потрясающим изяществом, добавив чаевые.
– Деньги… – начал было Майкл страдальческим шепотом.
Одри проигнорировала его. Такси уехало. Дженни задержала дыхание и огляделась. На всем пути от Питтсбурга ее преследовали обрывочные воспоминания. А сейчас, напротив дедушкиного дома, что-то знакомое и родное стремительным напором буквально поглотило ее.
«Я знаю это! Я знаю это место! Я помню!»
Конечно, она все помнила. Она здесь выросла. Широкий зеленый газон без тропинки посередине – они с
