это очень любопытно, то, что мы делаем!..
Ноэми явно воодушевляло внимание, с каким слушал Валентин. “Нет, ты и представить не можешь…”, “ты и не подозреваешь…” – то и дело повторяла она и сообщала, что их приборы тоже ведут анализ на уровне отдельных молекул вещества, квантов света, гамма-частиц, электромагнитных волн, что они требуют минимальных затрат энергии и что так же, как рецепторы живой природы, они способны сами себя ремонтировать, восстанавливают своп составные части.
– Ты замучила Валентина объяснениями, – сказала, смеясь, Эля.
– Отчего же, все очень любопытно, – возразил Селянин. Судя по всему, исследованиям Ноэми и ее коллег никто не грозит энергетическими ограничениями, о которых я уже наслышан.
– О, конечно! – подхватила Ноэми. – Я очень люблю свое дело.
– Оно стоит того, Ноэми, – поддержал ее Филипп. – У тебя прямо-таки сказочная профессия. А ты: “Всего-то и дела, что подсматривать и списывать”…
– Ну, это, чтобы не обидеть других… А наши приборы, Валентин прав, – овеществленный символ экономии, – девушка лукаво посмотрела на планетолетчика. – Вот Халил увешан нашими датчиками, но даже не замечает их.
– Какие датчики? Где? – Халил принялся ощупывать свою одежду.
– Не нашел? – Ноэми прикоснулась к его плечу и, сказав: “Раз-два-три!”, раскрыла ладонь. Там было десятка два крохотных зернышек, похожих на маковые.
– Это приборы? Это совсем не приборы, – сказал Халил. Ты только что держала в руке головку мака… Давай проверим, если это приборы.
– Согласна. Лови! – Ноэми неожиданно дунула на ладонь. Все зернышки слетели на землю. – Ты прав, Халилушка, это не приборы. Но наши изделия не больше этих зернышек… Интересно, Валентин? А мои родители? Их пристрастие – невидимки.
– Опять что-то уэллсовское? – вспомнив тот важный для него разговор с Элей, когда девушка упомянула о фантасте-англичанине, спросил Валентин.
– Что означает “уэллсовское”? Хотя постой-постой!.. Это не тот ли фантаст, именем которого что-то такое названо на обратной стороне Луны: не то кратер, не то гора? – Ноэми, видимо, не могла оставаться без дела. Вот и сейчас она сорвала розу, уколовшись о шипы. – Всегда так: потянешься за красотой – уколешься. А твой Уэллс, Валентин, хоть и большой фантаст, а все равно был ужасно наивным, когда вообразил невидимку. Он и не подозревал, бедняжка, что видеть можно и тепловые лучи, ультразвук, радиолокационную волну, биотоки нервов, движение воздуха вокруг тела… Однако и я под стать ему. Невидимок, которыми занимаются мои папа и мама, тоже нетрудно разглядеть. Это микробы.
– Значит, они – микробиологи?
– Не совсем. Они создают новые штаммы микробов, способных вырабатывать тяжелую воду. У них в институте все возятся с микробами.
– Чтобы получить тяжелую воду?
– Ну, почему только воду? Там сотни направлений. Кто-то бьется над бактериями, которые концентрируют золото. Кто-то стремится создать новые микроорганизмы, которые отбирают из воды никель, медь, радий… Ясно тебе, Валентин? Океан – это как неисчерпаемая рудная кладовая, а главными работниками микробы. И еще водоросли. Но водорослями занимаются в других местах. Не в нашем городе. А результат замечательный! Это, наверное, и прежде знали, что дно океана покрыто конкрециями из железа и марганца. Сейчас созданы микроорганизмы, которые способны образовывать похожие, но более чистые конкреции любого из металлов. На материковых рудниках первыми горняками тоже микробы. Не веришь? Сам потом убедишься. Микробы куда удачливее прежних горняков потому, что отбирают лишь чистый металл. А мои папа и мама – они любят друг друга, тяжелую воду и еще меня и моего брата Якова, конечно. Что у них на первом месте, мы с братом или тяжелая вода, еще поспорить можно.
Ноэми опять рассмеялась, и стало ясно, что для нее-то самой секрета нет: больше всего на свете любимы они с Яковом. Вернее, даже она. И может ли быть иначе, если она так молода, так жизнерадостна и так привязана к своим близким и ко всем-всем на свете.
Валентин и сам был готов засмеяться – до того легко стало у него сейчас на душе.
– Как жаль, что я не познакомлю тебя с мамой и папой. Они уехали к Якову в подводный город. Мой брат – акванавт. Он уже два года не выезжал из своего Глубинограда, – объясняла Ноэми, – он влюблен в свой океан, как мама с папой в тяжелую воду и в микробов, которые ее вырабатывают. Тяжелая вода это же очень важно. Разве я не права? Халил? Эля?
– Права, права, – обнимая подругу за плечи, сказала Эля. – Как же ты можешь быть неправой, если мы все тебя любим. Кстати, Валентин, догадываешься, зачем нужна тяжелая вода?
– Дейтерий, да?.. Значит, топливо для термоядерных электростанций?
– Вот именно!.. Может быть, ты скажешь, где находится наш город? – задорно спросила Ноэми.
Они давно стояли на просторной террасе, сплошь увитой виноградными лозами. Внизу вся земля была в цветах. Клумбы и целые поляны цветов рассекались пластмассовыми полосами-тротуарами, уже известными Валентину по столице. У обочин тротуаров росли пальмы и кипарисы. Прозрачный ручеек отражал голубое с зеленцой небо. Значит, южный город. Но ведь они летели из Закавказья на северо-восток! И почему на небе нет солнца?
Валентин еще раз более пристально осмотрелся. Один, похожий на гигантский обод, дом, самое меньшее семьдесят-восемьдесят этажей, был увит виноградом, плющом, еще какими-то лианоподобными растениями. Противоположная стена очень далеко, в километре или полутора, и выглядит так, словно состоит сплошь из живой зелени. В центре огромной круглой площади ребристая шестигранная башня без окон, без дверей, но с бесчисленным множеством овальных отверстий. Они, как оспины, покрывают всю ее от основания до, вершины, пронзающей синеву неба. Башня вчетверо или впятеро выше дома – точно гигантская ось гигантского колеса.
У Валентина появилось смутное ощущение знакомости всего, что было перед ним. Особенно башня… Ну конечно же, он видел ее в одной из панорамных передач! Речь шла о том, что в северных городах в нынешнем году реконструированы гигантские башни, которые являются одновременно и воздуховодами и опорой для шатровых пологов, защищающих города от полярной непогоды и тьмы. Сейчас их перестроили так, чтобы внутри оставался продольный канал, наподобие канала в старинных пушках, только неизмеримо больший. По нему опускались и поднимались нынешние быстролетные аппараты с людьми. Да, именно об этом рассказывала видеопанорама. Хотя Валентин уже не сомневался, что перед ним северный город, он ответил полувопросом:
– Подозреваю, что мы где-то на высокой широте, так?
– Вот тебе награда за сообразительность, – Ноэми протянула Селянину розу. – Или они успели разболтать, где наш город? Халил, признавайся, разболтал?
Она настойчиво втягивала планетолетчика в разговор. Глаза ее стали темно-синими и грустными. В прежнее время Валентин, вероятно, решил бы, что Ноэми не безразличен Халил, что она любит этого парня. Сейчас все могло быть иным. Но, убеждая себя в этом, Валентин все-таки испытывал к Ноэми странное чувство не то жалости, не то сочувствия. Ведь если Ноэми любит безответно, это может стать для нее причиной несчастья. А Валентину не хотелось допускать даже возможности такого несчастья в новом, благоустроенном мире. Пусть еще случаются трагедии, подобные той, что произошла на “Артуре”. Пусть не всем позволено проводить эксперименты. Но причина – вторжение внеземной злой силы, перегрев планеты. А сами люди не должны приносить друг другу никаких несчастий…
– Хорошо, если не разболтали, – торжествующе сказала Ноэми. – Город наш на северной оконечности острова Котельный. Да, Валентин, мы живем на берегу моря Лаптевых.
Селянин ждал чего-либо подобного, но все-таки известие поразило его. Северная оконечность Котельного! Новосибирские острова! Он выронил розу, красный бутон которой полетел вниз, на светло-оранжевый тротуар. Кто-то из тех, кто скользил по тротуару на неизменных
