каждый день, лес.
— Помнишь, как я тебя нашел здесь? — Дорогин разговаривал с псом вслух, даже не сомневаясь в том, что Лютер его понимает. — Ты был совсем никакой, раненый. Помнишь? Есть моменты в жизни, о которых лучше не вспоминать, а?
Лютер рванулся вперед, завидев белку, перебегающую от дерева к дереву по траве.
— Зачем она тебе? — крикнул Дорогин. — Лишь бы напугать! Ты?то с ней делать ничего не станешь?
Пес бежал что было силы, буквально распластавшись над землей. Если бы он захотел, то мог бы догнать белку, на последний прыжок совершил вяло, и та успела вскарабкаться на дерево, уселась на ветке, чуть склонив голову, разглядывала Лютера черными бусинками глаз. Пес лаял, драл когтями кору дерева,
— Все, не достанешь! — крикнул Дорогин. — Порезвился;— и хватит! Побежали дальше.
Лютер с неохотой оставил в покое белку и помчался вместе с Сергеем, легко взбегавшим на поросший лесом холм. Дорогин уже не ощущал прохладу, спина его стала мокрой от пота, лицо горело.
Дорога назад показалась вдвое короче, и не успел Сергей даже толком устать, как миновал ворота дома.
Часто дыша, остановился под турником. Металлическую перекладину усыпали мелкие капли росы. Подтянувшись несколько раз, Дорогин заметил, что шторы в спальне раздвинуты. Сквозь окно он видел неубранную кровать, отсюда она казалась очень широкой, хотя Сергей знал, на самом деле на ней им с Тамарой иногда даже не хватает места.
Пес бегал по двору, то вспугивал птиц, то гонялся за бабочкой. Дорогин спрыгнул с турника, отдышался и пошел к дому по вымощенной диким камнем дорожке.
Сегодня Тамара опередила его, первой приготовила завтрак, и ему не удалось подать ей кофе в постель.
— Зачем ты так рано поднялась? — спросил Дорогин, коротко целуя женщину в щеку, боясь прикоснуться к ней потным плечом.
— Я услышала, как поют птицы, и мне расхотелось спать.
— Это что?то новенькое. Обычно тебе спокойно спится даже до одиннадцати часов.
— Я уже отоспалась вперед, даже не знаю, на сколько — на год, на два. В меня сон просто больше не лезет.
— Посмотрю на тебя вечером, когда ты начнешь зевать за столом.
Тамара резко качнула головой.
— Когда увидишь, тогда и говори. А сейчас садись за стол, я подам завтрак.
Тамара сделала это картинно. Вошла в столовую с большим подносом в руках: кофейник, две чашки, фарфоровая сахарница, молочник и огромная тарелка с бутербродами трех сортов.
— Такая красота, что даже жалко нарушать гармонию, — проговорил Дорогин, беря тонко отрезанный ломоть хлеба, прикрытый полупрозрачной пластинкой копченого мяса.
— Когда нечего делать, — усмехнулась Тамара, — пытаешься довести совершенство до предела, а его, как известно, не существует.
—- Не знаю, — засомневался Дорогин, — по–моему, тоньше отрезать хлеб уже невозможно.
— Я понимаю, ты бы с большим удовольствием съел не отрезанный ломоть, а кусок, отломанный руками. Но, если ты живешь со мной, тебе придется соблюдать кое–какие законы приличия.
— Ты считаешь, я плохо воспитан?
— Я этого не сказала. Ты за время работы в кино, общаясь с приличными людьми, нахватался хороших манер, но они не прижились. Когда ты садишься за стол, ты все?таки задумываешься, в какую руку взять нож, а в какую вилку.
— Главное — результат, — ответил Дорогин.
— Был бы ты человеком, приличным от рождения, брал бы не задумываясь, инстинкт бы срабатывал, а не мозги.
— Каков уж есть, — Сергей всыпал в чашечку с кофе сахар и принялся старательно размешивать— так, чтобы ложечка не стучала о края.
— Человек из тебя все?таки получился, — наливая кофе себе, сказала Тамара.
— По–моему, в этом никто и не сомневается.
— Да, ты умеешь размешать сахар так, чтобы ложка не звякнула о чашку, но при этом рука у тебя напряжена, будто ты поднимаешь ею, как минимум, два пуда.
— Нет, — абсолютно серьезно ответил Дорогин. — Когда я поднимаю двухпудовую гирю, рука у меня напряжена гораздо меньше. Да, ты права, мне больше нравится есть хлеб отломанным, чем отрезанным, но от этого я не становлюсь ни хуже, ни лучше. Я таков, какой есть, и, по–моему, никогда не обещал тебе большего. Нет пределов совершенству — сама так сказала.
Тамара, даже не глядя на чашечку, беззвучно помешивала в ней ложечкой и напоследок, уже размешав сахар, словно смеясь над Дорогиным, звонко ударила ложкой по краю.
Дорогин ел быстро.
— Куда ты спешишь? — хитро посмотрела на него Солодкина.
— Привычка. Глупая привычка, извини.
— Это так хорошо — никуда не спешить.
— Это хорошо, когда длится день или два, максимум — неделю, а потом…,_
Дорогин закатил глаза и залпом допил кофе.
— Ты хочешь сказать, что потом начинаешь сходить с ума от безделья?
— Что?то в этом роде .
— Сама я — ленивый человек, — призналась Тамара, — и ты ленивый. Мы любим и умеем отдыхать, но даже отдых в конце концов утомляет.
— Ты не хочешь вернуться работать в клинику?
— Я уже не один раз думала над этим.
— Думала или пробовала вернуться?
Тамара секунд пять молчала, не решаясь ответить.
— Я ездила туда, не сказав тебе, и уже договорилась, что в конце лета приду работать.
— Тебе чего?то не хватает? — Дорогин поднялся из?за стола.
— Я не могу чувствовать себя придатком к дому, мне не хватает настоящего дела, живого.
— Но ты же сама говорила: главное, что мы вместе, а остальное — ерунда.
— Да. Я и сейчас считаю, главное — это то, что мы с тобой вместе, главное, что мы вернулись жить в Россию, а не остались в Германии. Но мне всегда чего?то мало. Это невыносимо, Сергей, когда остается хотя бы минут десять в жизни, когда люто не знаешь, чем себя занять. Прости, что я говорю такие вещи, ведь это касается не только меня, но и тебя. И тебе, наверное, приходится еще труднее, ведь ты мужчина.
Эти слова Дорогин выслушал спокойно, с улыбкой.
— Я счастлив, Тома, — ответил он.
— Я тоже. Но нельзя быть счастливой двадцать четыре часа в сутки. Счастье — это короткий миг, который невозможно зафиксировать, о нем можно вспоминать потом. Но счастье — это когда не успеваешь подумать, что счастлива.
— Ты сама не понимаешь, о чем говоришь, —Дорогин провел ладонью по волосам женщины, мягким, но в то же время упругим.
— Ты прикасаешься ко мне так, словно делаешь это впервые, — прикрыв глаза, проговорила Тамара.
— Мне кажется, я смог бы узнать твои волосы цз сотни, из тысячи других лишь по одному прикосновению.
— Это тебе только кажется, — Солодкина пригнула голову и, нырнув под руку Сергея, встала. — Мы редко говорим с тобой откровенно.
— Наверное, потому, что знаем друг о друге очень многое?
— Ты так думаешь?.
Несколько грустная улыбка на губах женщины не скрылась от глаз Дорогииа. Она словно говорила:
