Он стонал и пробовал тереться лицом о грубые каменные стены помещения. Лекарскому помощнику пришлось позвать на подмогу еще двоих, потому что Мерен был очень силен. Но он почти не спал и не ел, и плоть его словно таяла. На груди отчетливо проступили ребра, а живот так подвело, что словно прилип к позвоночнику.
За многие годы они так сблизились, что Таита переживал его страдания, как свои. И уйти из комнаты мог лишь в те редкие минуты, когда Мерен ненадолго засыпал. Тогда Таита оставлял его под присмотром лекарских помощников и бродил по ботаническим садам.
В этих садах он обретал своеобразный мир, и его снова и снова тянуло сюда. Никакой определенной планировки здесь не было – лабиринт аллей и троп, многие из которых густо заросли. Каждый поворот приносил новое захватывающее зрелище. Аромат цветов смешивался в теплом приятном воздухе и опьянял. Сады были чрезвычайно обширны, но Таита встречал в этом раю лишь немногих садовников, ухаживающих за этим раем. При его появлении они ускользали, скорее как призраки, чем как люди. При каждом посещении он с радостью обнаруживал новые беседки и затененные тропы, которые не заметил раньше, но когда в следующий раз пытался их найти, они исчезали, сменившись другими, не менее прекрасными и соблазнительными. Сад был полон неожиданностей.
На десятый день после засева Мерену как будто полегчало. Ханна снова перевязала ему глаз и объявила, что довольна.
– Как только боль полностью уляжется, я смогу снять швы с век и проверить, насколько хорошо идет процесс.
Мерен провел еще одну спокойную ночь, а утром за завтраком обнаружил хороший аппетит; к нему вернулось и чувство юмора. Истощенным и измученным чувствовал себя скорее Таита, чем пациент. Хотя глаза Мерена по-прежнему были закрыты, он словно бы ощутил состояние Таиты, его настоятельную потребность отдохнуть и побыть в одиночестве. Таиту изумляли вспышки интуиции у его обычно грубоватого и простого спутника, и он расторгался, когда Мерен сказал:
– Ты достаточно долго был при мне нянькой, маг. Если приспичит, я могу помочиться и под себя. Ступай отдохни. Я уверен, на тебя страшно смотреть.
Таита взял посох, подоткнул полы одеяния и пошел в верхнюю часть садов, самую дальнюю от лечебницы. Эта часть казалась ему наиболее привлекательной. Он сам не понимал почему: может, потому что это был самый дикий и неухоженный уголок кратера. С каменного склона сорвались огромные валуны и стояли, точно разрушенные памятники древним царям и героям. Над ними в изобилии сплетались ползучие и вьющиеся цветковые растения. Таита зашагал по тропе, которую, как ему казалось, хорошо изучил, но в одном месте, там, где тропа резко поворачивала между двумя большими камнями, впервые заметил другую хорошо протоптанную дорогу, ведущую на юг, к вертикальной стене кратера. Таита был уверен, что, когда побывал здесь в прошлый раз, дороги не было, но к этому времени он уже привык к иллюзорным подробностям сада и без колебаний выбрал новый путь. Скоро он услышал справа от себя журчание воды, пошел на звук и через густые зеленые заросли выбрался в другой укромный уголок. Оказавшись на небольшой поляне, он с любопытством осмотрелся. Из входа в грот вытекал ручеек и по нескольким поросшим мхом уступам ниспадал в бассейн.
Все дышало таким мирным очарованием, что Таита опустился на мягкую траву и со вздохом прислонился к стволу упавшего дерева. Некоторое время он смотрел вниз, в темные воды. В глубине он заметил очертания большой рыбы, отчасти скрытые нависающим камнем и густыми зарослями папоротника. Рыба размеренно шевелила хвостом – так легкий ветерок колышет флаг. Глядя на нее, Таита понял, до чего устал, и закрыл глаза. Он не знал, сколько проспал, но разбудила его негромкая музыка.
Музыкант сидел на каменном выступе по другую сторону бассейна; это был мальчик трех-четырех лет, скорее чертенок, с кудрявой головой; кудри подпрыгивали и падали ему на щеки, когда он поворачивал голову в такт мелодии тростниковой свирели. Кожа золотистая от загара, черты лица ангельские, маленькие руки и ноги – округлые и пухлые. Таита открыл Внутреннее Око, но никакой ауры не увидел.
– Как тебя зовут? – спросил он.
Чертенок бросил свирель, и та повисла на нити у него на груди.
– У меня много имен, – ответил он.
Голос у него был детский и казался прекраснее музыки.
– Если не можешь назвать свое имя, скажи, кто ты, – настаивал Таита.
– Я множество, – ответил чертенок. – Я легион.
– В таком случае я знаю, кто ты. Ты не кошка, но след ее лапы, – сказал Таита. Он не стал произносить имя вслух, но понял, что этот чертенок – одна из многих манифестаций Эос.
– А я знаю, кто ты, евнух Таита.
Лицо Таиты оставалось невозмутимым, но насмешка пробила его защиту, как ледяная стрела. С грацией фавна, встающего со своего лесного ложа, ребенок поднялся на ноги. Посмотрев на Таиту, он вновь поднес свирель к губам. Негромко поиграл и отнял свирель от губ.
– Многие называют тебя магом, Таита, но полумужчина может быть только полумагом.
Он извлек из свирели серебристую трель. Красота музыки не могла смягчить боль, причиненную его словами. Чертенок снова опустил свирель и показал на пруд.
– Что ты здесь видишь, калека Таита? Узнаешь его, Таита, который не мужчина и не женщина?
Таита послушно посмотрел в темную воду. И увидел, как в глубине появилось изображение молодого человека с роскошной гривой блестящих волос, с широким мощным лбом, с глазами, полными мудрости и веселья, понимания и сочувствия. Это был облик ученого и художника. Высокий рост, длинные стройные руки и ноги. Торс мускулистый. Сложение пропорциональное и изящное. Пах закрывает короткая льняная набедренная повязка. Тело атлета и воина.
– Узнаешь этого человека? – спросил чертенок.
– Да, – хрипло ответил Таита; голос почти отказал ему.
– Это ты, – сказал чертенок. – Ты, каким ты был когда-то, много лет назад.
– Да, – прошептал Таита.
– А теперь посмотри, каким ты стал, – сказало исчадие ада.
Спина молодого Таиты согнулась, руки и ноги стали тонкими, как палки. Прекрасные мышцы – жилистыми, живот отвис. Волосы поседели, поредели, распрямились и растрепались, белые зубы пожелтели, и их линии утратила ровность. Глубокие морщины прорезали щеки, кожа под подбородком повисла складками. Глаза потеряли блеск. Перед Таитой была карикатура, но лишь слегка преувеличивающая реальность.
Неожиданно набедренная повязка спала, словно сорванная ветром, и обнажился пах. Пушок седых лобковых волос очерчивал розовый сморщенный шрам, оставленный оскопляющим ножом, и покрасневший прижженный член. Таита негромко застонал.
– А теперь узнаешь себя? – спросил чертенок. Как ни странно, голос его был полон сочувствия.
Эта жалость ранила Таиту сильнее насмешки.
– Зачем ты мне все это показываешь? – спросил он.
– Я пришел предупредить. Если до сих пор твоя жизнь была одинока и пуста, то теперь она станет в тысячу раз хуже. Ты снова познаешь любовь и стремление, но не сможешь утолить свою страсть. Ты будешь вечно гореть в аду невозможной любви.
Таита не нашел, что возразить – боль, о которой предупреждал чертенок, уже охватила его. Он знал, это лишь предвестие того, что последует, и застонал.
– Придет время, когда ты будешь молить о смерти как об избавлении от страданий, – безжалостно продолжал чертенок. – Подумай об этом, Таита-долгожитель. Сколько времени продлятся твои страдания, прежде чем их оборвет смерть?
Изображение старика в бассейне рассеялось и вновь сменилось прекрасной молодой фигурой, полной сил. Юноша улыбнулся Таите из темной воды, зубы его блестели, глаза сверкали.
– Я могу вернуть то, что у тебя отобрали, – сказал ребенок, и голос его напоминал ласковое мурлыканье котенка. Повязка спала с юноши, обнажив прекрасно сформированные гениталии, величественные и объемистые.
– Я могу снова сделать тебя мужчиной. Ты опять будешь таким, как он.
Таита не мог оторвать от взгляда от воды. У него на глазах фаллос призрачного юноши разбух и
