оставил все так, как есть, главная мысль читалась – от смерти не уйдешь, она настигнет и заберет. А мысль – главное, все остальное форма.
– Боже… – прошептала Болотова.
Палец нажал на кнопку, фотоаппарат не сработал и зажужжал, сматывая пленку.
– Вот так всегда, пленка кончается в самый нужный момент и кажется, что главный кадр ты так и не сняла.
– Выпить хочешь? – спросил Болотову скульптор.
– Выпить? Нет. Я не пью с утра.
– А что, разве уже утро?
– Удивительная работа, удивительная… Может быть, ее так и оставить? – произнесла женщина.
– Нет, так она ни к черту не годится. Мысль не читается до конца, она не закончена.
– Помоги подняться.
Болотова сперва не поверила, что сильный мужчина не может встать сам.
– Это серьезно?
– Да, руку подай.
Наталья подала руку. Хоботов поднялся, лишь прикоснувшись к ней.
– Я, честно говоря, не люблю показывать не законченные работы, – Хоботов намочил огромный кусок мешковины, набросил на скульптуру, и она сразу же стала бесформенной, напоминая горную гряду, темную, серую, тяжелую, мрачную, только что освободившуюся от снежной лавины. Но ощущение у Болотовой было такое, что там, под грудой мешковины, пульсирует жизнь, змея изгибается, гибнут и никак не могут умереть люди.
– Можно я сфотографирую?
– Фотографируй, – равнодушно произнес скульптор, сбрасывая фартук, и, не обращая внимания на женщину, элегантную и молодую, зашлепал босыми ногами, давя кусочки глины, в душ. На полу осталась цепочка грязных следов.
Хоботов стоял под горячей водой, но весь дрожал.
Его знобило. Все силы, которые были в организме, ушли на борьбу с глиной, не помог даже алкоголь. Он был опустошен до последней степени. Скульптор был пуст, как бутылка, из которой вылили все содержимое.
«.., или, как добротный кожаный чемодан, из которого вытряхнули вещи. Вещи же, выброшенные из чемодана, – это гора мешковины, скрывающая незаконченную скульптуру», – подумал Хоботов.
Он стоял, запрокинув голову, даже не закрыв дверь в душевую. Из маленькой комнатки валил густой пар серыми клубами. Казалось, что облака вплывают в мастерскую, и вот уже над тяжелыми облаками виднеется лишь пик из серой мешковины.
– Это тоже надо снять! – Болотова судорожно перезаряжала пленку, но никак не могла начать съемку, линзы покрывал конденсат. – Как что хорошее, никогда не снимешь!
Эта ситуация почему-то ей напомнила сцену, кочующую из фильма в фильм, когда солдат судорожно пытается перезарядить автомат, а на него надвигаются враги.
– Будь вы все неладны!
В душе шумела вода. Наконец вода стихла, и через минуту появился хозяин мастерской. Волосы его были мокрые, на нем – банный халат, из-под которого торчали босые волосатые ноги.
– Ну что, сняла?
– Да вот, все что-то… – попыталась объяснить Болотова.
– Так всегда, – произнес Хоботов.
К чему это относилось, женщина не поняла.
– Работа будет продолжаться?
– Сегодня нет, – выдавил из себя скульптор, – силы кончились, руки стали мертвыми. Скульптор, как пианист или как снайпер, пальцы должны быть теплыми, чувствительными и сильными, иначе все усилия – напрасный труд.
Подобного искусствовед Болотова никогда не слышала, чтобы скульптор сравнивал себя со снайпером.
Она посмотрела на руки Хоботова, на огромные сильные кисти с угловатыми пальцами и короткими ногтями.
– В самом деле у вас нет силы?
– Да нет, сила есть, – Хоботов взял кусок ржавой арматуры толщиной в палец, повертел его в руках, словно бы примеряя, а затем легко, двумя движениями, завязал его на узел, даже не поморщившись. – Вот такое дело. Сила есть, но кому это надо? А вот с глиной работать силы нет. Есть, значит, два вида силы…
Уже наступила вторая половина дня.
– Если хочешь, можешь снимать и дальше, но а сейчас уйду из мастерской.
– И я останусь одна?
– Ты боишься, что ли?
– Да нет, просто непривычно. Да и ключа у меня нет. Неудобно…
– Надоест, уйдешь, защелкнешь дверь, – Хоботов исчез в маленькой комнатке и оттуда вернулся уже вполне одетым.
Одет он был довольно-таки странно, на взгляд Натальи, не в пальто, а в куртку, не в брюки, а в джинсы. Но странностями скульптор уже не мог ее удивить. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, его длинные седоватые волосы были стянуты в пучок на затылке, борода уже высохла, лишь на бровях поблескивали капельки воды.
– Я тебя таким никогда не видела.
– Меня мало кто таким видел, – сказал Хоботов. – Ладно, я пошел, – не оглядываясь, он покинул мастерскую, захлопнув за собой дверь.
Болотова осталась одна. С одной стороны, ей льстило, что скульптор оставил ее в своей мастерской одну," разрешил все смотреть, фотографировать, заглядывать в потайные уголки. Но с другой стороны, ситуация сложилась не очень приятная: все-таки одна в чужом доме, неизвестно, кто сюда может прийти. Мало ли кому он еще оставляет ключи!
«Но если кто-то будет звонить или стучать в дверь, – решила Болотова, – я не открою. Хозяина нет, а меня за это он не уполномочивал».
Наконец-то ей удалось перезарядить пленку, но снимать расхотелось. Она просто разглядывала незаконченную скульптуру, пытаясь угадать под грубой мешковиной то, что ее поразило. Она даже подошла, тихо, почти на цыпочках, приподняла край мешковины, тяжелой и влажной, набрякшей водой, и заглянула. И тут же отшатнулась. На нее пахнуло запахом сырой земли, так пахнет разверстая могила. Так же пахла и яма в углу мастерской, которую скульптор не закрыл.
Болотова двинулась в угол и заглянула в яму. Ей чисто по-детски показалось, что там должен лежать труп. Но там кроме золотистой пробки от бутылки виски и грязного целлофана, которым была прикрыта глина, ничего не было.
Женщина с облегчением вздохнула:
"Что-то со мной творится странное. Мне начали мерещиться кошмары, и причем где, не на кладбище, а в мастерской скульптора в центре города! Какие-то детские страхи начинаются ".
И тут Наталье Болотовой захотелось самой что-то слепить. Она вспомнила, что давно не притрагивалась к пластилину, наверное, с летнего отпуска, когда с сыном ездила к морю. Вспомнила, как в детстве сама размачивала глину и пыталась обжечь самодельные скульптурки в газовой духовке кухонной плиты. Тогда у нее ничего не получилось, то ли глина оказалась не та, то ли духовка для обжига не годилась. А тут все было под руками, уж чего другого, а глины в мастерской хватало. Она лежала горкой на станке, комьями валялась на полу, где раздавленная ногой, а где и бесформенным куском.
Женщина присела на корточки, собрала обломки в один кусок объемом, примерно, в два ее кулачка и, устроив глину на металлической плите станка, принялась лепить. Она даже не придумала сразу, что именно хочет изобразить, поступала как дети. Слепила ужасную в своих пропорциях фигурку человека, и чем-то он ей напомнил самого Хоботова – такой же коренастый, похожий на огромную обезьяну, почти без шеи.
