– Не ломай! Не ломай.., твою мать!
– Твою мать, – с площадки крикнул Митяй.
Дверь открылась.
– Здорово, Бурый! – сказал Митяй вваливаясь в квартиру и наклоняясь к инвалидной коляске, в которой сидел мужчина с черным кучерявым чубом в тельняшке с короткими рукавами, из-под которых торчали худые синие от татуировок волосатые руки.
– Чего тебя принесло? – сразу же задал вопрос Бурый.
– Дело есть к тебе.
– Я же завязал, ты знаешь.
– Знаю я. Бурый, как ты завязал. Небось, краденым торгуешь?
– Это.., как положено.
– Были бы ноги твои целы, не отморозил бы ты их, так, наверное, не краденым бы торговал.
– Если бы да кабы… – скривился Бурый и, тряхнув головой, перебросил кучерявый черный чуб слева направо. Затем пригладил его жилистыми руками и, развернув в узком коридоре никелированную коляску, поехал в квартиру, в большую комнату. Митяй двинулся следом. – Ты один? – спросил он.
– Один, один, говори смело. Чего надо?
– А чего мне надо, как ты думаешь?
– Хрен тебя знает. Наверное, золотишко продать?
– Нет, Бурый, не угадал. А выглядишь ты хорошо, хоть и без ног, а сытый.
– Друзья не забывают, иногда подкидывают деньжат. Может, и ты принес?
– Принес, принес, – Митяй вытащил из внутреннего кармана пачку денег и бросил на круглый стол, застланный цветной скатертью. На краю стола была пепельница, полная окурков «Беломора», стояла бутылка, рядом с ней стакан. Бутылку на треть наполняла водка.
– Потянешь, Митяй?
– Нет, Бурый, я к тебе по делу.
– Перетрем, перетолкуем, смогу, окажу посильную помощь.
– Сможешь, Бурый. Мне твоя гармонь нужна.
– Ого, – изумился инвалид, – гармонь ему надо!
Выступать будешь, что ли?
– Один кент решил выступить, надо с ним хорошо поговорить. Знаешь, Бурый, так обстоятельно, чтобы больше не болтал, чтобы желание пропало, и чтобы он своим вонючим языком подавился.
– Гармонь я тебе дам, но это будет стоить…
– Ладно, мы же с тобой в одном бараке парились, так что давай, давай…
– Иди сюда, возьмешь, – Бурый подъехал на инвалидной коляске к дивану. – Поднимай.
Митяй присел, поднял сиденье.
– Валенки видишь?
– На хрена тебе валенки, у тебя же ног нет?
– Бери валенки.
Митяй вытащил валенки и сразу же понял, что в валенок засунут обрез. Вытащил, осмотрел.
– Хорошая у тебя гармонь.
– Еще бы, тульская.
– А патроны есть?
– В другом валенке. Тебе картечь нужна?
– Мне по хрен, лишь бы – наповал.
– Тогда бери красные патроны.
Митяй взял шесть патронов, сунул в карман.
– Все нормально, работает?
– Три дня тому назад смазал, работает как часы.
– Проверял?
– Что я дурак, Митяй, в кого мне пулять? Я человек тихий, живу за счет пожертвований, – А где баба твоя?
– Да ну ее на хрен, где-то трахается, кошка вонючая!
– Трахается? – засмеялся Митяй.
– Может, и не трахается, может, кого сама трахает.
– А, понятно, это другое дело. Она кем у тебя работает, контролером?
– Контролер, контролер.
– Тогда понятно, значит, трахает.
Митяй еще раз осмотрел обрез двустволки, щелкнул, заглянул в стволы, подул. Стволы загудели.
– Хороший свисток, – сказал Митяй, пряча обрез под куртку.
– Э, ты смотри, – засмеялся Бурый, – яйца себе не отстрели. А то ты, Митяй, без яиц вообще никому не будешь нужен.
– Не боись, не отстрелю, – Митяй выхватил обрез и ткнул его в живот Бурому. Тот в ответ лишь загоготал.
– А ты не боишься?
– Так он же не заряжен.
– Ты так думаешь? – Митяй откинул стволы, блеснули два патрона с золотистыми капсюлями.
– Фу ты! – тяжело вздохнул и испуганно откатился от Митяя Бурый. – Мать твою!
– Твою мать, – отрезал Митяй. – А говоришь, не заряжен. Как дал бы сейчас в нижнюю часть живота, так кишки бы по колесам развесил, как рваные спортивные трусы.
– Ну, ты дуришь!
– Я пошел. Бурый. На днях заскочу, отдам.
– Ага, заскакивай.
В микроавтобус Митяй садился уже с довольным лицом.
– Взял?
– А то! – Митяй отвернул полу куртки, показывая обрезанный приклад, перемотанный пластырем. – Видал, какая гармонь? Это тебе не из пистолета пулять, такая любого крученого завалит. А если из двух стволов пулять, то голову снесет, как пить дать.
– Эй, покажи-ка.
– Не в машине же показывать! Что тебе…
– Ну, дай, дай, Митяй глянуть! – попросил рыжий.
Митяй глянул в стекла. Никого рядом с автобусом не было. Он подал обрез рыжему.
– Положи где-нибудь, под седушку сунь, а то мало ли чего, гаишники стопорнут машину… ;
– Ага, – сказал рыжий, осматривая обрез, – наши прадеды из таких большевиков-коммунистов глушили.
– Так твой же прадед, рыжий, наверное, красноармейцем был, продразверстку проводил?
– Мой прадед? – возмутился рыжий. – Мой прадед кулаком был на Смоленщине.
– Врешь, поехали.
– Куда? – спросил водитель.
– Едь, едь за Белорусский вокзал. Только во двор не заезжай, за квартал где-нибудь остановишься, тихо припаркуешься, а потом пойдем.
Наталья Болотова сидела за компьютером. В квартире было холодно, почему- то вдруг без предупреждений и без объявлений в подъезде отключили отопление. В квартире сразу же похолодало, и Наталья, проклиная коммунальные службы своего муниципального округа, с чашкой горячего чая, закутавшись в плед, устроилась за компьютером. Прямо перед ней, на белой стене, прилепленные прозрачным скотчем, красовались фотоснимки.
На всех фотографиях в разных ракурсах была снята неоконченная работа Хоботова «Лаокоон», а так же сам скульптор. Время от времени Наталья, сделав глоток чая, посматривала на фотографии, а затем, зло чертыхаясь и грея пальцы о горячую чашку с чаем, принималась быстро набирать на компьютере текст.
Она набирала, затем стирала и писала снова.
