А Зубов взял бутылку виски и налил себе полный стакан. Он большими жадными глотками ополовинил стакан и откинулся на спинку дивана.
– Мне хочется напиться. Хочется проснуться и чтобы все было по-другому.
– Так в чем дело, Федор? Виски у меня предостаточно, можешь пить.
– Я боюсь, что буду тебе неприятен.
– А ты не бойся. Я видела тебя очень пьяного. Ты становишься ужасно разговорчивым.
– Что? – негромко переспросил Зубов.
– Я говорю, что ты, когда пьян, становишься очень разговорчивым и ничего от меня не скрываешь.
– Это плохо, – констатировал Зубов.
– Да нет, наоборот, Федор, это хорошо.
Елена придвинулась к нему, запустила свои тонкие длинные пальцы в его седые волосы, немного растрепала прическу.
– Ты такой смешной, Федор!
– Да ладно уж… – сказал он, залпом допивая виски.
– Пойдем, ты примешь ванну, а затем я тебе сделаю массаж, и ты расслабишься, уснешь. А завтра все будет хорошо.
– Хотелось бы верить.
Зубов устало поднялся с дивана и посмотрел на недопитую бутылку, словно там, на дне, было его спасение.
Елена брезгливо поморщилась, поймав этот взгляд своего богатого и влиятельного любовника.
– Так значит, ты не хочешь за границу? – вновь спросил Федор Иванович.
– Нет, пока не хочу. Может быть, потом когда-нибудь.
– Потом ты будешь старой. Хотя нет, – он окинул взглядом Медведкову с ног до головы, – мне кажется, ты всегда будешь молодой, привлекательной и очень сексуальной.
– Перестань, Федор, я тоже устала, и мне тоже хочется отдохнуть.
– Тогда пойдем в ванную.
Иван Николаевич Хромов после смерти Матвея Санчуковского немного успокоился. В принципе, он, Хромов, был недосягаем и доказать его причастность к производству и сбыту наркотиков не было никакой возможности.
Зубов его не выдаст – это абсолютно точно. А больше о нем никто не знает. Дело у генерала Потапчука забрали, так что поводов для сильного беспокойства вроде бы нет.
Но Хромов был очень осторожным человеком. И не будь он таким, не занимал бы он столь высокий пост.
Он понимал, что в случае чего и Федора Зубова придется убрать, хотя Федор был его другом. Однако дружба дружбой, а карьера превыше всего, и не только карьера, но и жизнь.
Тем более что у Хромова хватало своих проблем. На носу были выборы в Государственную думу, а после выборов все может измениться.
И Хромов готовил на всякий случай ходы к отступлению. Он договорился с лидерами разных блоков и группировок, обещая им свою поддержку. И он действительно ее оказывал – тайно, негласно, страхуя себя от любых случайностей.
Ведь Россия – удивительная страна. Что-либо предугадать здесь почти невозможно. Можно ставить на одних, а победят совершенно другие – причем те, у которых нет ни власти, ни денег. И тогда придется быстро перестраиваться.
И вот поэтому Иван Николаевич Хромов одновременно поддерживал и Черномырдина, и Жириновского, и генерала Лебедя, и даже Ивана Рыбкина, Гайдара и Зюганова.
«Чем с большим количеством политиков я договорюсь, тем лучше».
Но самое главное, что беспокоило Хромова больше всего, так это здоровье Президента. И не потому, что он сильно переживал за самого Президента Хромов боялся, что Президент может сойти с рельсов в самый неподходящий момент, и тогда ситуация вновь станет непредсказуемой. Начнется большая драка, и, может быть, даже произойдет государственный переворот.
А переворота Хромов боялся. Он прекрасно помнил начало Перестройки, помнил девяносто первый и девяносто третий годы, помнил Кручину, который выбросился из окна своей квартиры, помнил седого маршала Ахромеева, который застрелился в служебном кабинете.
Помнил тот страх, леденящий и липкий, который он испытал во время путча, когда был создан знаменитый ГКЧП, а Горбачев отсиживался в Форосе И вообще много чего помнил Иван Николаевич Хромов.
Но о гораздо большем Хромов даже не хотел вспоминать, запрещал себе думать: Хромов знал, что пережить подобное еще раз он уже не сможет, сдадут нервы, и все пойдет под откос.
Полковник Поливанов сидел в своем рабочем кабинете, просматривая бумаги, когда дверь открылась и на пороге появился генерал Потапчук.
– Сиди, сиди, не вставай, – спокойно и вполне дружелюбно сказал генерал.
Но Станислав Петрович встал, выбрался из-за стола, заваленного бумагами, пристально взглянул на генерала и поинтересовался:
– Случилось что-нибудь?
Потапчук криво усмехнулся.
– Случилось… Есть хорошие новости и плохие.
С каких начать?
– Лучше с хороших.
– Если с хороших, тогда слушай. Со мной связался один польский полковник. Когда-то я ему сильно помог. Сейчас он не удел, живет под Варшавой, пенсия у него маленькая, а мужик очень толковый. И при Ярузсльском он занимал очень важный пост. Вернее, пост был не важный, но информация, которая шла через полковника, была чрезвычайно интересной. Так вот что он сообщил. Наш друг Владимир Владиславович Савельев в Польше приобрел паспорт на имя Мстислава Рыбчинского.
– Это уже серьезно, – проговорил Поливанов, быстро записывая на чистом листе имя и фамилию, под которыми скрывается Владимир Владиславович Савельев, отставной полковник КГБ. – А плохие новости?
– Плохие новости: тебя, Станислав Петрович, я должен откомандировать в Чечню'.
Поливанов покачал головой, молча глядя на генерала Потапчука. Тот в ответ пожал плечами и развел руки: вот так-то, брат, больше я ничего сделать не могу.
– Ясно, спасибо и на этом.
– Послезавтра ты должен будешь находиться в Грозном. Так что собирайся.
– Хорошо, – кивнул Станислав Петрович, быстро складывая бумаги и закрывая папки.
Итальянец Антонио Эскуразо очень гордился своим особняком, ведь раньше этот дом принадлежал одной из голливудских кинозвезд. Но потом кинозвезда была вынуждена продать особняк, три очень дорогих автомобиля и часть своего гардероба. Антонио Эскуразо хотел выкупить и ее драгоценности, но та уперлась и не захотела продавать драгоценности ни за какие деньги.
Итальянец лишь пожал плечами, когда услышал об отказе экс-кинозвезды.
– Года через два, а может, через три, она обязательно будет распродавать все свои бриллианты, и вот тогда-то я их и куплю. Причем продаст она их куда дешевле, чем могла бы сейчас, – сказал он своему секретарю.
Молодой человек, который являлся дальним родственником Антонио Эскуразо, согласно закивал головой.
Антонио Эскуразо обставил особняк по собственному вкусу. Он был похож на дворцы венецианских дожей. Та же шикарная старинная мебель, вывезенная из Европы, потемневшие от времени картины в массивных тяжеловесных золоченых рамах, старые ковры. Ничего современного – ни жалюзи на огромных окнах, ни микроволновых печей – в общем, ничего из того, чем так привыкли гордиться американцы.
Во внутреннем дворике особняка был шикарный бассейн, выложенный итальянским розовым мрамором.
Вот в этом бассейне сейчас Антонио Эскуразо и плавал. Его секретарь стоял на
