Тьма наступает

— С дороги, маленький надоеда, — угрожающе прорычал — едва не прошипел — Дамон.

— Это тебе плевать на нее. Убирайся ты.

Дальше было что-то похожее на гейзер, и Бонни рывком поднялась из воды сама. Она выплюнула полный рот воды и закричала: «Что тут происходит?» — таким голосом, что он мог растопить даже каменное сердце.

Так и произошло. Дамон глядел на свою маленькую мокрую птичку, инстинктивно прижавшую к себе полотенце, с ее огненно-рыжими волосами, прилипшими к голове, и огромными карими глазами, моргавшими между прядями волос, и в его душе поднялось какое-то чувство. Стефан рванулся к двери, чтобы обрадовать остальных. На секунду они остались вдвоем — Дамой и Бонни.

— Отвратительный вкус, — жалобно сказала Бонни, выплевывая еще воду.

— Знаю, — сказал Дамон, пристально глядя на нее.

Новое чувство в душе становилось все сильнее, пока его давление не стало почти невыносимым. Когда Бонни воскликнула: «Но я жива!» — резко переменив настроение на 180 градусов, а ее лицо, имеющее форму сердечка, вдруг засияло от радости, бешеная радость, охватившая Дамона в ответ, опьянила его. Он, и только вытащил ее, когда она была на грани ледяной гибели. Это он исцелил ее тело, наполненное ядом, это его кровь растворила и уничтожила токсины,

его

кровь...

А потом это нараставшее чувство взорвалось.

Дамон почувствовал это, едва ли не услышал обыч

ным

слухом — словно каменные стенки, окружавшие его сердце, взорвались и отпали.

Внутри него что-то запело, он прижал к себе Бонни, чувствуя сквозь влажный шелк рубашки мокрое полотенце, а сквозь полотенце — хрупкое тело Бонни. Дева, дева, и никакой не ребенок, смутно думал он, что бы там ни было написано на этом идиотском клочке розового нейлона. Он схватил ее так, словно ему нужна была ее кровь, словно они были посреди океана, в котором бушевал ураган, и отпустить ее значило потерять навсегда.

Безумно болела шея, но по камню пошли новые трещины, и вот он был уже готов взорваться совсем и выпустить наружу того Дамона, который был там, внутри, и он был слишком пьян от гордости и радости — да, радости, — чтобы его это испугало. Трещины ползли во все стороны, падали куски камня...

Бонни оттолкнула его.

Для такой хрупкой девушки она оказалась неожиданно сильной. Она сумела высвободиться из его объятий. Ее лицо снова стало абсолютно другим — теперь на нем не было написано ничего, кроме страха, отчаяния и — да, омерзения.

— На помощь! Кто-нибудь, пожалуйста, на помощь! — Ее карие глаза расширились, а лицо опять побелело.

Стремительно вернулся Стефан. Он увидел ровно то же, что увидела Мередит, стрелой нырнувшая ему под руку, и что увидел Мэтт, попытавшийся заглянуть в крохотную ванную, заполненную людьми: Бонни, вцепившись в полотенце, пытается прикрыться, Дамон стоит перед ванной на коленях, и лицо его ничего не выражает.

— Помогите,

пожалуйста.

Он слышал, как я его звала, я чувствовала, что он на другом конце, но он стоял и смотрел.

Смотрел

, как мы все умираем. Он хочет, чтобы все люди погибли, и чтобы их кровь стекала по белым ступенькам в каком-то месте. Пожалуйста,

заберите

его от меня!

Вот как. Маленькая ведьма может больше, чем он себе представлял. Нет ничего необычного в том, чтобы почувствовать, что твой сигнал принимают — идет обратный сигнал, — но опознать конкретного индивидуума — для этого нужен талант. Вдобавок она услышала отголоски его мыслей. У нее есть дар, у его птички... нет, не его птички, поскольку она смотрела на него с выражением, настолько близким к ненависти, насколько Бонни была способна на это чувство.

Наступила тишина. Дамон мог отрицать обвинение, но что толку? Стефан все равно сможет проверить, как все было. А может быть, это сможет и сама Бонни.

Отвращение летело от одного лица к другому, словно заразная болезнь.

Торопливо вышла вперед Мередит, держа сухое полотенце. В другой руке у нее был какой-то горячий напиток — судя по запаху, какао. Явно достаточно горячее, чтобы послужить эффективным оружием — увернуться не было бы возможности, по крайней мере для уставшего вампира.

— Все в порядке, — сказала она Бонни. — Ты в безопасности. Стефан здесь. Я здесь. Мэтт здесь. Держи полотенце, накинь его на плечи.

Стефан молча глядел на эту сцену — нет, он глядел на брата. Потом его лицо посуровело, как у того, кто принял окончательное решение, и он сказал одно-единственное слово:

— Вон.

Чувствуя себя побитой собакой, Дамон пошарил рукой за спиной, нашел куртку и пожелал себе так же успешно нашарить чувство юмора. Выражения лиц окружающих не менялись. Они были словно вырезаны в камне.

Но еще крепче был камень, который снова окружил его душу. Он восстановился с поразительной быстротой — и вдобавок нарастил дополнительный слой. Так слой за слоем растет защита жемчужины, только этот камень окружал нечто гораздо менее красивое.

Лица не дрогнули, когда Дамон попытался выбраться из маленькой комнаты, переполненной людьми. Кто-то что-то говорил, Мередит обращалась к Бонни, Мудд — нет, Мэтт — изливал поток чистой ядовитой ненависти... но слов Дамон не мог расслышать. Слишком сильным был запах крови. У каждого были свои маленькие раны. Их индивидуальные запахи — запахи отдельных особей в

стаде

— обступили его. У него кружилась голова. Ему надо было выбираться отсюда, а не то он схватит ближайший же сосуд и опустошит его досуха. Сейчас ему было не просто не по себе; ему стало жарко и... очень сильно хотелось

пить.

Очень, очень хотелось пить. Он слишком долго занимался работой и ничего не ел, и вот теперь его окружала добыча.

Она

окружала

его.

Что же мешает ему схватить кого-нибудь из них? Неужели кто-нибудь хватится, если их станет на одного меньше?

А потом перед ним возникло существо, которое он не видел до этого и которое не хотел видеть. Если бы он стал свидетелем того, как прекрасные черты Елены искажаются той же гримасой ненависти, которая приросла ко всем остальным лицам, это было бы... безвкусицей, подумал он. К нему стала возвращаться его прежняя бесстрастность.

Но не посмотреть было невозможно. Когда Дамон выходил из ванной, Елена оказалась прямо перед ним, она висела в воздухе, словно огромная бабочка. И его глаза сосредоточились именно на том, чего он не хотел видеть, — на выражении ее лица.

Нет, оно было не таким, как у остальных. Оно выражало тревогу и беспокойство. На нем не было даже намека на брезгливость или ненависть, написанные на остальных лицах.

Она даже заговорила, заговорила своей странной речью-мыслью, которая не была похожа на телепатию, но позволяла общаться на двух уровнях одновременно.

— Да-мон.

Расскажи про этих малахов. Пожалуйста.

Дамон молча приподнял бровь. Рассказывать кучке человеческих существ о

себе

? Это она так пошутила?

Кроме того, малахи-то ничего и не сделали. Они отвлекли его на несколько минут, только и всего. Какой смысл обвинять Малахов, если они всего-навсего на короткое время развернули его собственные взгляды? Он задумался, представляет ли Елена хоть чуть-чуть, о чем он мечтал тогда в ночи.

— Да-мон.

Я вижу. Я вижу все. И все равно, пожалуйста...

Ну ладно, может быть, духи привыкли видеть грязное белье

всех окружающих.

На эту мысль Елена никак не отозвалась, и он остался в темноте.

В темноте. Он к ней привык, он пришёл из нее. Тут их дороги расходятся: люди идут в свои теплые