котором с полдюжины полностью изолированных от внешнего мира монахов проводили жизнь в уединении, глубочайшей медитации и неустанных ментальных упражнениях. Никогда не видя белого света, они не общались напрямую с монахами внешнего монастыря, охраняемые невидимым отшельником. Однажды Пендергаст слышал, будто полдюжины избранных настолько отошли от мира, что свет солнца, попади он на их кожу, убил бы затворников.
Алоиз последовал за незнакомым монахом по узкому коридору, ведущему в самые глубокие и отдаленные части монастырского комплекса. Стены переходов делались все более грубыми и шероховатыми, и Пендергаст догадался, что они представляют собой туннели, вырубленные прямо в скале. Туннели оштукатурили и расписали фресками тысячу лет назад, а ныне роспись почти стерлась, разрушилась под воздействием дыма, влаги и времени. Коридор повернул, потом еще раз, минуя маленькие каменные кельи с живописными изображениями Будды или росписи тханка, подсвеченные свечами и окуриваемые фимиамом. Никто не встретился по пути — только череда ниш без окон да безлюдные туннели, сырые и гулкие в своей пустоте.
Наконец, когда путешествие начало казаться бесконечным, монах и Алоиз подошли к другой двери; эта была стянута полосами из промасленного железа, скрепившими толстые железные пластины. Взмах ключа — и с некоторым усилием дверь отворилась.
Комната за ней оказался маленькой и тусклой, освещенной одинокой масляной лампой. Стены были обшиты старым деревом, искусно инкрустированным резьбой, теперь почти стертой. Вился дым от благовоний, пряный и смолистый. Пендергасту потребовалось некоторое время, чтобы оглядеться и осмыслить то примечательное обстоятельство, что комната наполнена сокровищами. У дальней стены стояли десятки украшенных барельефами ларцов из тяжелого золота с плотно закрытыми крышками. Рядом штабелями высились кожаные мешки, некоторые уже полуистлевшие, из которых частично просыпалось содержимое в виде золотых монет — от старых английских соверенов и греческих статиров до массивных моголов. Вокруг мешков теснились маленькие деревянные бочонки; их доски вспучились и тоже наполовину сгнили, «роняя» как необработанные, так и ограненные рубины, изумруды, сапфиры, алмазы, бирюзу, турмалины и оливины. Другие, как показалось Пендергасту, были наполнены маленькими золотыми слитками и овальными японскими кобанами[10].
У стены справа лежали шалмеи[11] и рожки-канглинг[12] из черного эбенового дерева, слоновой кости, золота и инкрустированные драгоценными камнями. Были здесь и колокольчики от дорже[13] из серебра и сплава серебра с золотом, а также человеческие черепа с отделанными драгоценными металлами, бирюзой и кораллами сводами. В другом месте теснились золотые и серебряные статуи, причем одну из них украшали сотни звездчатых сапфиров; там же, неподалеку, уютно устроенные в деревянных упаковочных клетях с соломой, виднелись прозрачные чаши, фигурки и декоративные тарелки из прекраснейшего нефрита.
А налево, только руку протяни — величайшее сокровище из всех: сотни полок, заполненных пыльными свитками, свернутыми тханками и кипами пергаментов, перевязанных шелковыми шнурками.
Настолько поразительна была эта выставка сокровищ, что Пендергаст не сразу понял, что в ближнем углу на подушке сидит, скрестив ноги, человек.
Монах, который привел его, поклонился, молитвенно сложив руки, и удалился. Железная дверь лязгнула за ним — это повернулся запорный механизм. Монах, сидевший в позе лотоса, жестом указал на подушку рядом с собой и произнес по-английски:
— Пожалуйста, садитесь.
Пендергаст поклонился и сел.
— Крайне необычная комната, — проговорил Алоиз и, выждав небольшую паузу, добавил: — И крайне необычное благовоние.
— Мы хранители монастырских сокровищ: золота, серебра и других эфемерных вещей, которые мир считает богатством, — услышал спецагент в ответ. Человек говорил на размеренном, отточенном английском, с оксфордским акцентом. — Мы также распорядители библиотеки и собрания религиозной живописи. «Благовоние», которое вы упомянули, — это смола дерева доржан-цин. Мы жжем его здесь непрестанно, чтобы не дать прожорливым гималайским червям-древоточцам погубить все деревянные, бумажные или шелковые реликвии.
Пендергаст кивнул, пользуясь возможностью изучить монаха более пристально. Тот оказался стар, но крепок и жилист, на удивление в хорошей физической форме. Его красно-оранжевые одежды плотно облегали тело, голова была выбрита. Ноги босы и почти черны от грязи. На гладком лице «без возраста» сияли глаза, излучая ум, тревогу и печальное, заботливое участие.
— Вы, без сомнения, задаетесь вопросом, кто я такой и почему попросил вас прийти, — продолжал монах. — Я Тубтен. Добро пожаловать, мистер Пендергаст.
— Лама Тубтен?
— Здесь, во внутреннем монастыре, у нас нет отличительных титулов. — Монах чуть подался вперед, пристально вглядываясь в лицо собеседника. — Я знаю, что ваше жизненное занятие состоит в том, чтобы… не знаю, как это точно выразить… в том, чтобы совать свой нос в чужие дела и приводить в порядок то, что было испорчено, не так ли? Разгадывать загадки, проливать свет на тайны и разгонять тьму.
— Никогда не слышал, чтобы мои задачи формулировались таким образом. Но в принципе вы правы.
Монах опять откинулся назад; на лице его явственно читалось облегчение.
— Это хорошо. Я боялся, что ошибаюсь. — Тут его голос понизился почти до шепота. — Здесь имеется загадка.
Наступило долгое молчание. Потом Пендергаст сказал:
— Продолжайте.
— Настоятель не может говорить об этом деле напрямую. Вот почему попросили меня. Тем не менее, хотя ситуация сложилась чрезвычайная, я нахожу… трудным говорить об этом.
— Все вы были добры к моей подопечной, — ответил Пендергаст. — Я рад возможности сделать что-то для вас — если смогу.
— Спасибо. История, которую я собираюсь вам рассказать, содержит некоторые подробности секретного характера.
— Вы можете положиться на мое благоразумие.
— Во-первых, немного расскажу о себе. Я родился в отдаленной горной местности, у озера Маносавар на западе Тибета. Мне не исполнилось и года, когда моих родители убила в горах снежная лавина. Чета английских натуралистов, которые проводили обширные исследования в Маньчжурии, Непале и Тибете, сжалилась над столь юным сиротой и неофициально меня усыновила. В течение десяти лет я жил с ними, пока они путешествовали по диким местам, наблюдая, делая записи и зарисовки. Однажды ночью на нашу палатку наткнулась банда солдат-дезертиров. Они застрелили обоих, а потом сожгли вместе со всем их имуществом. Одному мне удалось спастись.
Дважды потерять родителей — можете вообразить себе мои чувства. Одинокие скитания привели меня сюда, в Гзалриг Чонгг. В положенное время я принял монашеский обет и поступил во внутренний монастырь. Мы посвящаем наши жизни глубочайшему духовному и физическому познанию. Нас занимают наиболее общие и наиболее загадочные аспекты бытия. В ходе обучения в Гзалриг Чонгг вы лишь коснулись некоторых из тех истин, в которые мы проникаем неизмеримо глубже.
Пендергаст склонил голову.
Здесь, во внутреннем монастыре, мы отрезаны от всего. Нам не разрешается смотреть на внешний мир, видеть небо, дышать свежим воздухом. Все сфокусировано на достижении вечного в себе. Это очень большая жертва, даже для тибетского монаха, и вот почему нас здесь только шестеро. Затворникам не позволяется общаться с внешним миром, и я нарушил этот священный обет только ради того, чтобы сейчас поговорить с вами. Одно это должно создать у вас представление о серьезности ситуации.
— Я понимаю.
— Как у монахов внутреннего храма, у нас тоже есть определенные обязанности. Помимо
