Ему, видимо, не хватило воздуха, и он сделал судорожный глоток, чтобы перевести дух. Он, очевидно, ждал, надеялся, что Трифонов оборвет его и этим даст повод начать перепалку, но Трифонов молчал. Мне показалось, что он даже усмехнулся.
Крамов постоял несколько мгновений у сцены, махнул рукой и сел на свое место.
Трифонов повторил громко и настойчиво:
— Рожицын, на сцену!
И вот Рожицын на сцене рядом с Осиповым. — Спрашивай, Арефьев, — негромко предложил Трифонов.
— Я сейчас, сейчас, товарищи, — поспешно начал я, — я не задержу собрание, всего несколько минут… Товарищ Осипов, — обратился я к рабочему, — вы бурили отверстия для штанг в том секторе, где произошел обвал?
— Ну, бурил, — угрюмо ответил Осипов, — только я при Рожицыне бурил, под его руководством.
— На что вы пожаловались главному инженеру?
— Расчет неправильный, вот что! Я диаметр в три сантиметра бурил, а мне за два с половиной выписывают!
— Но вы и должны были бурить два с половиной! — воскликнул я.
— Не было у меня под рукой такого бура. Сломался! Ясно? — огрызнулся Осипов. — Я об этом начальнику участка доложил, а он говорит, бури, все едино, что два с половиной, что три. Один, мол, леший, что так, что эдак: из этой ерунды ничего не выйдет, потом все равно бетонировать придется.
— Значит, главный инженер Орлов правильно тут про вас рассказал?
Осипов помедлил немного, а потом сказал тихо, но внятно:
— Нет!
— Видите! — торжествующе крикнул с места Крамов.
Трифонов предостерегающе поднял руку и снова обратился к Осипову:
— В чем же был неправ товарищ Орлов? Вы не приходили к нему?
— Приходил. Только… только я не из-за полсотни этой приходил. Не из-за полсотни! — уже громче повторил Осипов. — Я вижу: человек пропадает! — Он кивнул в мою сторону. — Обсчитали меня, это факт, я и про это главному инженеру сказал. Меня в комиссию вызвали, вот он. — И Осипов показал пальцем на сидящего в зале Крамова. — Спрашивает: как бурил, по инструкции? А я уже и забыл к тому времени про эти буры. Да ведь и начальник участка разрешил. А потом понял, в чем дело, нельзя ведь, не по-рабочему это, не по совести, ведь человек пропадает! И пошел к товарищу Орлову… Вот, теперь все!
В зале стояла такая тишина, будто был он совершенно пуст. Ни звука, ни шороха.
— Товарищ Рожицын, это правда? — спросил я. Он молчал.
Все было ясно! Бурильщик не имел под рукой бура нужного диаметра. Рожицын, не желая останавливать работу, «снижать показатели», не веря в штанговое крепление, думая, что все равно из этой затеи ничего не выйдет и так или иначе придется вернуться к обычной облицовке свода бетоном, велел рабочему бурить отверстия чуть большего диаметра. Штанга не могла плотно держаться. Но в бухгалтерии знали, что для штанг бурят диаметр точно в два с половиной сантиметра. Поэтому, получив данные о том, что Осипов производил этот вид работ, ему и выписали зарплату, исходя из существующей, нормы. А тот пошел жаловаться — и все разъяснилось!
— Ответьте же, товарищ Рожицын, это правда? — снова воскликнул я. — Поймите, от этого так много зависит! Ведь вам известно, что если штанга не точно соответствует диаметру отверстия, то она не может держать породу.
И вдруг кто-то крикнул из зала:
— Отвечай!
Этот выкрик послужил точно сигналом, и через мгновение уже весь зал кричал в лицо ошеломленному и побледневшему Рожицыну:
— Отвечай! Отвечайте! Отвечайте!..
Никто не расслышал его ответа. Но люди поняли его по всему виду Рожицына, по. движению губ. Он сказал:
— Это правда…
…Собрание потребовало исключить Полесского из партии, вывести Крамова из комиссии и постановило сообщить о его роли во всем этом деле в министерство. Вопрос о поведении Орлова и Рожицына было поручено обсудить бюро. Резкой критике подвергся Кондаков. Он совершенно разбит, растерян и, по словам Трифонова, кажется, собирается уходить на пенсию.
Я сидел в своей комнате, ошеломленный всем происшедшим. Неожиданно дверь отворилась.
— Светлана?
— Наверное, мне не надо было приходить сюда, — сказала она.
— Входи, Светлана.
— Это выглядит так, будто я пришла получить по счету, пришла за благодарностью. — Она все еще не двигалась с места.
— Входи же, Светлана, — повторил я.
Она вошла. Только сейчас я увидел ее вблизи. Снова вблизи. Почему-то я подумал, что она давно уже не видела себя в зеркале. Какая-то тень лежала на ее красивом лице, серая тень. Казалось, что Светлане достаточно провести рукой по лицу, чтобы эта тень исчезла.
Она медленным взглядом обвела комнату. — Вот здесь ты живешь… Один?
— Один.
Мы молчали. Она стояла посреди комнаты в пальто, платке, завязанном узлом, крест-накрест, в городских туфлях, покрытых грязью, в тонких забрызганных чулках.
— Можно я сяду? — спросила Светлана.
— Да, да, конечно! — Я торопливо подвинул ей стул.
— Нет, я говорила тогда неправду, — внезапно сказала Светлана. — Я приехала не из-за тебя.
Она так и осталась стоять и, кажется, не видела пододвинутого к ней стула.
— Я приехала потому, что это был мой единственный шанс, — продолжала Светлана. — Я поняла, что эта дверь открылась передо мной в последний раз и только на одно мгновение. Ты понимаешь меня?
— Да.
— Конечно, ты понимаешь меня. Ты всегда да конца понимал меня, — с глубокой горечью повторила она. — Это, наверное, очень трудно — всегда понимать? — спросила она внезапно.
— Кому трудно?
— Обоим. Впрочем, все это сейчас ни к чему. Правда в том, что я приехала ради себя. Я должна была расплатиться.
— Со мной?
Она отрицательно покачала головой.
— С ним?
— С правдой, — сказала Светлана. — Ты умеешь плавать? — неожиданно спросила она.
— Плавать? — недоуменно переспросил я.
— Да, плавать. Я столько времени знаю тебя и никогда не спрашивала, умеешь ли ты плавать. Впрочем, это все равно. Даже тот, кто не умеет плавать, знает, что нельзя заплывать дальше черты, откуда ты в силах вернуться… Я поняла, что если я не вернусь сейчас, то уже никогда не увижу берега… Когда ты ушел от меня тогда, помнишь, я вдруг почувствовала, что осталась одна, одна в целом свете. Ты слушаешь меня?
— Да, — сказал я.
— И я поняла, — продолжала Светлана, — что мне надо было вырваться из этого одиночества. Пробиться к людям. Я жила, точно душа умершего из сказки. Я видела людей, а они меня нет. Я слышала все, что они говорили, а они меня нет. Стеклянная стена отделяла меня от них, и только один человек — я верила — видит и слышит меня, несмотря ни на что…
Я смотрел в ее глаза, те самые глаза, в которые я столько раз вглядывался, стараясь угадать ее мысли; глаза, которым я сначала так верил, а потом перестал понимать их выражение; глаза, которые
