на ночном столике пачки сигарет и закурила, выпустив дым через нос двумя толстыми струями. – Ладно, Бог тебе судья. Говори, что надо, и выметайся. Работу твою я сделала.., чуть не облевалась, честное слово. Ты, может, деньги привезла?
– Может, и привезла, – сказала Оля.
Она поставила на колени свою сумочку и, порывшись в ней, перебросила хозяйке тугую пачку зеленоватых купюр в хрустящей банковской оклейке.
Рыжая равнодушно подбросила пачку на ладони, словно прикидывая на вес, пробежалась по ее срезу наманикюренным пальцем и небрежно бросила деньги на постель.
– Надеюсь, баксы не самодельные? – спросила она.
– Всю ночь рисовала, – ответила Оля. – Впрочем, можешь сходить в банк и проверить.
– Ладно, верю… Кофе будешь? – с очевидным усилием заставляя себя быть любезной, спросила рыжая.
– Не откажусь, – Не без затаенного злорадства ответила Оля.
– Тогда пошли на кухню.
Дымя сигаретой и шаркая шлепанцами, хозяйка двинулась в кухню, указывая дорогу. Оля пошла следом, прихватив с собой сумку. Заметив это, рыжая сделала удивленное движение выщипанными в ниточку бровями, но промолчала. Она давно оставила всякие попытки разобраться в запутанной и, как ей казалось, не вполне человеческой психологии своей бывшей коллеги. Если она боится оставить свои сокровища в комнате, пусть таскает за собой. Какая ей, в сущности, разница?
Кухня тоже была обставлена и оборудована по последнему слову, но, как и следовало ожидать, до предела захламлена грязной посудой и какими-то наполовину засохшими, наполовину заплесневелыми объедками. Оставалось только гадать, как при такой неряшливости хозяйке удается столько лет сохранять «товарный» вид (а о том, что она по-прежнему конкурентоспособна, яснее всяких слов свидетельствовала обстановка квартиры).
Рыжая с грохотом брякнула на плиту джезву с водой, не скупясь, засыпала в нее кофе и опустилась на стул, немедленно стряхнув наросший на сигарете столбик пепла в стоявшую на столе грязную тарелку. Оля поморщилась: в ее личном, тщательно оберегаемом от внешних воздействий мирке не было места подобным вещам.
– Дернешь? – спросила рыжая, до краев наполняя мутную, захватанную жирными пальцами рюмку из стоявшей здесь же, на столе, начатой бутылки «Абсолюта».
– Я за рулем, – коротко ответила Оля.
– Можно подумать, что в пешем строю ты бы выпила, – с сарказмом сказала рыжая и единым духом осушила рюмку. Крякнув и закусив сигаретным дымом, она тряхнула головой и вернулась к плите. – Ну вот, – ,сказала она, – вроде начинаю отходить. Этот твой клиент пьет, как лошадь после скачек, так и мне рикошетом перепало.
«Похоже, что так оно и есть», – подумала Оля. – Рыжую заметно повело – глаза у нее заблестели, речь сделалась быстрой и не вполне внятной. Оля прикинула, сможет ли справиться с ней голыми руками, если, скажем, споить ей еще рюмку-другую, и решила, что экспериментировать не стоит: рыжая была гораздо крупнее и наверняка сильнее, чем она.
– Ты деньги на место положила? – спросила она на всякий случай.
– Не волнуйся, – не оборачиваясь, ответила рыжая. – Когда я работаю, я работаю честно. Пакет в ванной, в вентиляционной отдушине.
– Почему в ванной? – спросила Оля. Ей вспомнился «Мастер и Маргарита» – едва ли не единственный прочитанный ею роман, который она в свое время заучила почти наизусть, потому что, цитируя его, было очень удобно кадрить некоторых клиентов, наподобие сегодняшнего. Томик Булгакова с «Мастером» и «Белой гвардией» до сих пор стоял у нее дома между иллюстрированными журналами.
– Да просто лень было придумывать, куда бы еще его запихнуть, – равнодушно ответила рыжая. – А в ванную идти все равно пришлось – забрызгал всю, как бык-производитель. Видно, с женой у него сто лет ничего не было, застоялся жеребчик.
Оля снова поморщилась, представив эту картину, и стала думать о своем в ожидании кофе, которого ей совсем не хотелось. Мысли ее были холодными, неторопливыми и позвякивали, как кусочки льда в бокале, совершенно не отражаясь на ее кукольном, не подверженном времени личике.
Рыжая разлила кофе по чашкам и уселась напротив Оли, поплотнее запахнув халат и забросив ногу на ногу.
Оля заметила, что ее совсем развезло: глаза у нее расфокусировались и подернулись туманной поволокой.
– Ну что, Чучмечка, – сказала рыжая, во второй раз употребляя старую Олину кличку, бывшую в ходу во времена перестройки, – если не водочки, так хоть кофейку… Давай дернем за старые добрые деньки. Золотое было времечко! Теперь совсем не то…
– Это мы теперь не те, – поправила ее Оля, поднося к губам чашку. Кофе у рыжей, как всегда, был отменным, но на краю чашки Оля заметила неотмытый след чужой губной помады и с трудом подавила рвотный рефлекс.
Пить кофе сразу расхотелось, и она осторожно поставила чашку на стол. – Молодежь подпирает?
– Не то слово, – махнула рукой рыжая и шумно отхлебнула из своей чашки. – Расплодилось шалав, и у каждой в сумочке пузырек с клофелином. Подрывают бизнес, вши лобковые. Поубивала бы, честное слово.
– Ну и поубивала бы, – безмятежно предложила Оля.
– Не моя специальность, – отмахнулась хозяйка. – Шуточки у тебя…
– Шуточки в «Ералаше», – неопределенно сказала Оля. – Слушай, – меняя тему разговора, сказала она, – у тебя сливок нет? Или хотя бы молока…
" – Охота тебе продукт переводить, – пожав плечами, сказала рыжая. – Впрочем, надо посмотреть, что у меня там есть.
Она встала и, повернувшись к Оле спиной, подошла к холодильнику. Открыв дверцу огромного «электролюкса», она едва ли не по пояс погрузилась в его осветившееся нутро и принялась копаться там, шурша какими-то пакетами и звякая бутылками.
– Есть! – сообщила она, выныривая на поверхность с бутылкой молока в руке. – Вот не думала, что у меня водится эта дрянь! Что…
Она не договорила, осекшись на полуслове, потому что, обернувшись, увидела направленный на нее пистолет с глушителем. Но страшнее пистолета были совершенно безумные, горящие глаза Чучмечки, глядевшие на нее поверх пистолетного ствола. Зрачки их страшновато пульсировали, то расширяясь во всю радужку, то сужаясь в точку. Смотреть на эту медленную пульсацию было до невозможности жутко, и рыжая заслонилась рукой с зажатой в ней молочной бутылкой в тот самый миг, когда Оля спустила курок.
Пистолет приглушенно хлопнул, пуля вдребезги разнесла бутылку, окатив молоком всю кухню, и вошла точно в переносицу. Не издав ни звука, рыжая опрокинулась назад, ударилась спиной о холодильник и боком упала на пол, глядя в угол остановившимся взглядом широко открытых глаз.
Из-под ее головы, смешиваясь с разбрызганным по полу молоком, неторопливо расползалась кровавая лужа.
Оля стояла, держа пистолет в вытянутых руках, и смотрела на эту лужу взглядом, в котором было не больше жизни, чем во взгляде рыжей хозяйки дома. Губы ее раздвинулись, обнажая белоснежный оскал, дыхание сделалось частым и прерывистым – казалось, она близка к оргазму. Да так оно, в сущности, и было: деньги никогда не являлись главным побудительным мотивом совершаемых ею убийств. Важнее денег было возбуждение, которое она испытывала, видя, как жизнь покидает простреленное тело, – это было лучше любого секса. Даже кайф, получаемый ею от кокаина, к которому она пристрастилась пару лет назад, был меньше.
Несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув воздух через стиснутые зубы, она немного успокоилась и убрала пистолет обратно в сумочку. Как всегда после удачного выстрела, она немного дрожала от возбуждения, но в делом чувствовала себя великолепно. Внизу живота ощущалась приятная тяжесть, и она точно знала, что чудак со странным именем, разъезжающий по Москве на уродливом старом «Лендровере», не пожалеет, если пригласит ее сегодня вечером к себе домой. А он пригласит, потому что она сделает для
