Могли бы высказать свое мнение.
— Я не знаток, но, по-моему, красиво, — ответил Завьялов, хотел повернуться и уйти, но человек снова заговорил.
— Красиво… гм-м… — пробурчал он. — А почему вы не спрашиваете, на кой черт я все это делаю?
— Не понимаю… — начал было Завьялов. Но скульптор прервал его:
— Не понимаете? Что ж, это говорит в вашу пользу. Уже три идиота, проходя, спрашивали, зачем я леплю, если завтра всю мою работу истопчут купальщики и любители пляжного волейбола.
— Что ж, такая опасность действительно существует, — сказал Завьялов. — Может быть, вам стоило бы уменьшить размеры?
Человек встал.
— Все должно быть таким, каким должно быть, — сказал он. — Пирамида не может быть миниатюрной. Сфинкс не должен быть статуэткой. И вот эта штука, — он показал щепкой на барельеф, — не должна быть маленькой.
— Возможно, — согласился Завьялов просто из вежливости и уже совершенно неожиданно для себя спросил: — Эта женщина существует?
— Еще бы! — воскликнул скульптор, и в голосе его Завьялову послышалась горечь. — Это, если хотите знать, моя жена.
— Красивая женщина! — сказал Завьялов все из той же вежливости.
— Да? Вам так кажется? — спросил скульптор, большим пальцем ноги исправляя линию шеи на барельефе. — Значит, мне удалось сделать ее именно такой. Впрочем, она могла бы быть еще красивее. Но ее уже нет на земле. Много я терял в жизни, но эта потеря была самой тяжелой. А когда вы в первый раз что-нибудь потеряли? Ну, я имею в виду, конечно, не перочинный ножик, не бумажник и не номерок от пальто.
— Тринадцать лет назад, — сказал Завьялов.
Толстяк внимательно посмотрел на него.
— Признаться, я не рассчитывал на точный ответ, — сказал он. — Вы меня удивили.
Завьялов пожал плечами и сказал:
— Ну, я пойду.
— Прощайте, — сказал скульптор, по-прежнему внимательно глядя на него.
Но, пройдя несколько шагов, Завьялов вновь услышал за спиной его голос:
— Подождите!
Когда Завьялов обернулся, скульптор сказал:
— Я хочу подарить вам эту штуку, эту голову.
— Подарить?
— Ну да! Она ваша. Я ее почти закончил.
— Но как же я…
— Нет, нет, я не предлагаю вам унести ее с собой. Но она ваша. Я ее вам дарю.
«Ненормальный», — подумал Завьялов и сказал:
— Спасибо.
— Ну, идите. А я, если разрешите, чуть поправлю это ухо. Мочка несколько остра. А вы идите. У вас, наверно, режим. Идите. Спокойной ночи!
Он снова один шагает по пляжу. Тут теперь совсем тихо. Стало еще темнее. Луны почти не видно. Рваные облака обволокли ее.
Одинокий ночной купальщик выходит наконец на берег и долго прыгает то на правой, то на левой ноге.
Темнота рождает влюбленных.
Они идут, тесно прижавшись друг к другу, и сырой песок чуть стонет под их ногами.
Где-то высоко в темноте промчался реактивный самолет с шумом, который в иные времена был под силу лишь ветру и морю в жестокий шторм.
И снова скрипы сырого песка под нетерпеливыми ногами.
Завьялов увидел, вернее, угадал Лену еще издали. Она шла ему навстречу, и облака чуть расступились, чтобы дать луне возможность взглянуть на эту красивую женщину с длинными ногами, в платье из блестящей ткани.
Лена сказала:
— Я ищу тебя весь вечер. Кино давно кончилось. Ты же не хотел идти на пляж?
— Я передумал, прости.
— Ну, — спросила Лена, беря Завьялова под руку, — надеюсь, все прошло?
— Нет, — сказал Завьялов, — не прошло.
— Но ты должен рассказать мне, что же все-таки случилось! Может быть, я в чем-то виновата?
«Что мне сказать ей? — думал Завьялов. — Что мне сказать такое, что не обидело бы ее? Конечно, легко все объяснить ей несколькими словами. Но я не могу их выговорить. Ничего ей не могу сказать. Кому угодно могу сказать, даже тому скульптору, но только не ей. Она и не поверила бы мне. Скорее всего, не поверила бы. Или сочла за дурака».
— Мне трудно все это объяснить, Лена, — сказал Завьялов, — только ты здесь совершенно ни при чем. Просто я кое-что увидел в журнале «Луч» и это вызвало у меня воспоминания..
— И все? — облегченно воскликнула Лена, еще крепче и уверенней сжимая его руку. — Господи, а я- то думала…
Она повела его по пляжу, говоря без умолку:
— А я ничего понять не могла. Все перебрала в памяти и ничего серьезного не вспомнила. Весь день был как нормальный человек, и вдруг точно муха тебя укусила…
Вначале Лена говорила легко, но постепенно ее тон становился раздраженным. Поняв, что волновалась из-за пустяков, она незаметно для себя самой мстила Завьялову за свои напрасные волнения.
Но быстро спохватилась: мужчины не любят раздраженных и сварливых женщин. Лена сказала примирительно:
— Не будем об этом больше говорить. Но, если признаться откровенно, ты испортил мне вечер. Но уж завтрашний вечер ты проведешь со мной. Сразу после ужина пойдем по пляжу далеко-далеко. Хорошо? К тем рыбакам. Ты помнишь?
Завьялов помнил…
Они вышли, когда былр еще светло и дул сильный ветер. Пляж был пустынный, только в дюнах, защищенные от ветра, лежали люди в купальных халатах.
На Лене было белое платье, ветер силился сорвать его, разметать ее длинные, искусно зачесанные волосы, и она повязала голову большим носовым платком Завьялова — косынки с собой не захватила. Маленькие песчаные смерчи бежали им навстречу, а они все шли и шли, и справа от них шумело холодное, рябое море, а слева тянулись дюны и лес. Впереди ничего не было, кроме песка и ветра.
Стало уже смеркаться, когда они добрались до рыбацкой стоянки. Там сушилась развешенная на кольях сеть, и двое рыбаков — старик и мальчик — готовили себе еду в котелке; и ветер почему-то не задувал маленького костра. Завьялов с Леной постояли немного у костра и перекинулись несколькими словами с рыбаком-латышом. Потом они пошли обратно.
Теперь ветер дул им в спины, идти стало легче, но они все же очень устали и присели на песок отдохнуть. На ветру им было холодно, и они перешли в дюны и прилегли там, чтобы скрыться от ветра. Они лежали, тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться…
Домой они пришли очень поздно, все двери были уже закрыты, а дорожки ярко освещены молочно- белыми фонарями в виде тюльпанов. Завьялову пришлось стучать в дверь и разбудить санитарку, сунуть ей деньги и что-то пробубнить о том, что они ездили в Ригу и на обратном пути случилась авария с электричкой.
…Теперь Завьялов сказал:
— Лена, мы никуда не сможем пойти завтра вечером.
