разговора.
– Дрянь напиток, – наконец сказал он, вытирая губы ладонью. – Ты что же… завербовался?
– Завербовался.
Разговор явно не клеился.
– В дому-то старом жили? – не глядя на сына, спросил Весельчаков.
– Старый дом немцы сожгли. Сейчас новый выстроили.
Весельчаков опустил голову:
– А я вот… Завертела меня жизнь…
Они снова помолчали.
– Ты что же, – наливая по второй, громко спросил Весельчаков, – рыбачить здесь будешь?
Дмитрий молчал.
– Тут с умом рыбачить нужно. Народишко хлипкий, настоящих рыбаков мало. Ко мне на сейнер пойдёшь?
– Я… не буду здесь работать, отец, – тихо сказал Дмитрий.
– Не будешь? – переспросил Весельчаков. – Ай переводят?
– Нет. Я сам.
– Это почему?
– Плохо здесь о тебе говорят, отец.
– Обо мне? – встрепенулся Весельчаков. – Кто же это обо мне говорит, а?
– Люди.
– Какие такие люди? – визгливо закричал Весельчаков. – Шушера разная! За рублём приехали, да взять не умеют. А я умею! Вот на меня зубы и скалят.
– Не все за рублём приехали, – негромко, но твёрдо сказал Дмитрий.
Весельчаков внимательно посмотрел на сына:
– Ты, может, партийный?
– Кандидат партии.
– Так, – внезапно упавшим голосом сказал Весельчаков. – Значит, начальством будешь. Что ж, валяй, тяни отца, прорабатывай…
Дмитрий молчал.
– Твоё здоровье, Дмитрий Алексеевич, – мрачно усмехнулся Весельчаков, поднимая стакан.
Они молча выпили.
– Я знаю, Митя… – заговорил Весельчаков, придвигаясь к сыну. – Виноват я перед вами. Шутка сказать – пятнадцать лет… Только ты на меня зла не держи… Жизнь – штука трудная… Останься, Митя.
– Не могу я здесь работать, когда об отце моем такая слава. Не могу, понимаешь?
– Стыдишься? – зло сказал Весельчаков. – В чистенькие вышел? А мне стыдиться нечего. Я не ворую, людей не убиваю. Тружусь, и мне за это деньги платят. Меня партия не кормит…
– Партию ты оставь! – резко сказал Дмитрий; он встал с кровати. – Прощай.
Весельчаков медленно поднялся. Колени его дрожали.
– Ну, прощай, коли так, – глухо сказал он. – Вот как встретились, значит…
Дмитрий повернулся и пошёл к двери.
– Митя!… – крикнул ему вслед Весельчаков.
Но Дмитрий уже захлопнул за собой дверь.
Новые суда покачивались в ковше. Рядом с ними японские судёнышки казались убогими и жалкими. Дело было не только в том, что они уже отслужили свой век и наполовину вышли из строя. Дело прежде всего было в огромных технических преимуществах нового советского флота. Снабжённые мощными моторами и новейшим рыболовным оборудованием, советские суда отличались от японских так же, как винтовой пароход отличается от колёсного.
Но странное дело, к чувству радости, которое ощущал Доронин, глядя на сверкающие свежей окраской новенькие суда, примешивалось и какое-то другое чувство. С удовольствием наблюдая за тем, как новые сейнеры и дрифтеры выходят в море, Доронин каждый раз вспоминал о Жихареве и его вёсельных кунгасах. Конечно, пройдёт ещё совсем немного времени, и колхозы тоже получат флот. Главк уже официально сообщил об этом. Но пока что колхозники выходят в море только на кунгасах, да и то по очереди.
И Доронин всё чаще и чаще стал подумывать о том, не отдать ли колхозам несколько новых судов…
«Почему, в самом деле, не сманеврировать? – размышлял Доронин. – С хозяйственной точки зрения это вполне целесообразно, – ведь план рыбодобычи колхозов входит как составная часть в общий план комбината. А с политической тем более: это будет серьёзный шаг на пути к укреплению колхозов».
