написано:
«А я из танковой части. Часть Горобца, слышали? Так я оттуда. Командир машины. Ещё вчера немцев утюжил. Ну и скука же тут! Ну ничего, пробьюсь».
Я рассмеялся. Андрианов смеялся вместе со мной, только беззвучно.
Подошёл доктор.
— Лежите спокойно, Андрианов, — приказал он. — Вам надо лежать спокойно.
Андрианов что-то написал и протянул лист доктору.
— Острить можете, — заметил доктор и улыбнулся, — но только тихо.
Лейтенант замычал и тоже улыбнулся. Потом я заснул. Когда я проснулся, в палате уже горело электричество. Люба разносила обед. Андрианов ел. Он посмотрел на меня, помахал ложкой и улыбнулся.
— Хорошо кормят? — спросил я.
Лейтенант замычал и тоже улыбнулся. Потом я заснул.
…Я проснулся ночью. Было тихо. Это были те редкие минуты, когда никто не стонал. Я увидел Любу. Она переходила от койки к койке, прислушиваясь к дыханию людей. Когда она подходила ко мне, я закрыл глаза. Потом я почувствовал, как её руки оправляют моё одеяло, взял её за руку и открыл глаза.
— А вы не спите, — тихо проговорила Люба и улыбнулась своей широкой улыбкой.
— Не сплю. А вы-то когда-нибудь спите?
Она тихонько высвободила свою руку.
— Моё дело такое. А вам положено спать. Спите!
— Не хочу, — ответил я. — Посидите немного со мной. Ведь вы уже всех обошли. Моя койка последняя.
Она послушно села.
— Трудно вам здесь? — спросил я.
— Всем трудно.
Она смотрела на меня своими спокойными полуприщуренными глазами.
— Сейчас бы в лес на лыжах, — сказал я, — а потом — к огню. Вы откуда сами?
— Из Луги я, — тихо ответила Люба.
— Что ж вы там делали, в Луге?
— Училась. В медицинском техникуме. Врачом думала быть.
— И муж есть?
— Был. Всё было. Ну, вам спать надо.
Она сделала движение, чтобы подняться, но я опять удержал её.
— Нет, вы посидите, — попросил я. — Значит, всё было: и муж и дом, а теперь — ничего… Так?
— Выходит, так.
— Трудная ваша жизнь. Живёте среди страданий и стонов… И покоя вам нет.
— А на что он мне нужен, покой? — возразила Люба, и ресницы её дрогнули.
— Как на что? Иначе не забудешь о том, что было.
— Нет, — покачала она головой, — тогда бы и жить не смогла. Они меня, раненые, в жизни поддерживают. Я вижу, как они за жизнь цепляются, и сама цепляюсь. Силы много надо, чтобы жить сейчас.
Она провела ладонью по одеялу. У неё были длинные, заострённые пальцы.
— Вот тут, на вашей койке, одна девушка лежала. Тоже с контузией. Только у неё потом шея не поворачивалась. Всё по палате бродила, медленно так, как ребёнок двухгодовалый. Ходила и всё песенку пела. Про патефончик.
— Знаю.
— А ночью кричала всё: «Раненого забыли!» Она санинструктором была. Ночами сильно буйствовала. А днём всё бродила… Потом зовёт как-то меня и говорит: «Дай карандаш с бумагой, Я стихи напишу». Я ей дала. Она и написала… Хотите, покажу?
Она подошла к своему столику и вернулась с листком бумаги.
— Вот прочитайте.
Я прочёл:
— Что ж, она вам подарила эти стихи? — спросил я.
— Нет. Умерла она. Паралич и всё такое. Я и взяла листок на память. Прочту стихи, и легче станет. Бывает ведь так.
Она посмотрела на меня, улыбнулась, и ресницы её снова дрогнули. Потом она погладила меня по руке и встала.
— Ну, вы спите, — сказала она, притворно-строго сдвинув брови, — спать надо. А то я доктору пожалуюсь.
Я лежал и старался припомнить стихи. В них была какая-то исступлённая настойчивость. Потом кто- то застонал… Я не помню, как я заснул.
…Когда я проснулся, Андрианов ещё спал. Люба перекинула полотенце через плечо и с тазиком в руках подошла к Андрианову.
— Будем умываться, — приветливо сказала Люба.
Но Андрианов продолжал спать. Тогда она тихонько потормошила его за плечи.
— Довольно спать, соня! — Люба протянула проснувшемуся Андрианову кусочек мыла.
Лейтенант не поднял руки.
— Держите же мыло, — сказала Люба.
Андрианов нерешительно поднял руку и пошевелил пальцами.
— Андрианов! — вскрикнула Люба, и голос её задрожал. — Вот же мыло!
Лейтенант растерянно улыбнулся и стал шарить руками по одеялу. Я видел, как дрожат руки Любы, держащие тазик, и как вода плещется через край.
— Вы… видите меня, Андрианов? — шёпотом спросила Люба.
Лейтенант отрицательно покачал головой и провёл рукой по глазам. Он ослеп.
Люба поставила тазик на пол и выбежала из палаты. Через несколько минут она вернулась с доктором.
— Вы меня видите, Андрианов? — деловито спросил доктор, подойдя к койке.
Лейтенант медленно покачал головой. Доктор наклонился и двумя пальцами приподнял веки Андрианова.
…Вечером у его постели был консилиум. А на другое утро Андрианов потерял слух. Теперь он лежал глухой, слепой и немой. Я наблюдал за ним часами. Чем больше ударов обрушивалось на него, тем шумливей и беспокойней он становился. Лейтенант кому-то улыбался, ёрзал на постели, показывал пальцами каких-то замысловатых зайчиков, что-то мычал, водил пальцами по ладони, изображая патефон;
