Еще страннее и таинственнее стала тишина от этих таинственных слов… Как там дальше? Что-то еще более таинственное и вещее. Как будто не просто стихи, а дряхлая сивилла медленно шепчет малопонятные, не из этого мира идущие слова. И на остром ее подбородке — жесткие, седые волоски. Но как же там дальше?
Ах, как хорошо! Как хорошо! Вся радость, весь свет и счастье, которые Борька впитал в себя в этот сверкающий месяц, вдруг разом заполнили душу. И вся она трепетала от ощущения нарастающего, приближающегося какого-то блаженства, которому нет и не будет имени.
Ну, как же там дальше?.. Средь тихой теплыни чуть слышно звенела мошкара в ржи. За бугром, в невидимой деревне, изредка лаяла собака. Вдруг оттуда донесся закатистый детский смех, — совсем маленький ребенок радостно смеялся, заливался тонким колокольчиком. Звуки отчетливо доходили по заре. Борька светло улыбался. И еще раз ребенок залился смехом. И еще. И прекратилось. Борька ждал долго, но уж не было: видно, перестали смешить или унесли в избу. Стало опять тихо.
И вдруг в памяти медленно, уверенно выплыло дальше:
По дороге от деревни, держась за руку, шли Стенька Верхотин и Таня. Какие славные ребята: и тут, на отдыхе, не бросают общественной работы. Он помогал в деревне организовать комсомольскую ячейку, она развернула широкую работу в женотделе. И как хорошо идут, держась за руку, — какая хорошая товарищеская пара!
Подошли. Пошли все вместе ко дворцу. Борька сказал:
— Ну, Стенька, Танька! Может, никогда больше не увидимся. Вы в Москву, а я в Ленинград… Хорошо месяц прожили, правда?
Стенька широко улыбался скуластым, бритым лицом.
— Ясно. И знаешь? Ты мне много дал за этот месяц. Сначала меня возмущали все эти твои эллинские утонченности, постоянные твои разговоры о теле, здоровье, красоте. А потом я убедился, что настоящая физкультура именно требует такого опоэтизирования и углубления и что греки в этом деле были не дураки.
— Други мои милые. Ой, не дураки они были! Борька крепко обнял за шею Стеньку и Таню, и так, обнявшись втроем, они подошли ко дворцу.
Отужинали. В огромные окна дворца глядела звездная ночь. В белом зале с ненатертым паркетом играли на рояли, танцевали, декламировали, пели. В темно-вишневой гостиной, со старинными картинами в тяжелых золотых рамах, на всех столах и столиках играли в шахматы и шашки.
Исанка вошла в гостиную и сразу нашла глазами Борьку, — по высокому его росту, по крепкому, мужественному голосу и по тому, что глаза всех окружающих загорались оживлением и мыслью. Васька Шилин, лучший шахматный игрок, с насмешкой спрашивал:
— Контрреволюционная игра?
— Да, контрреволюционная. Так же, как футбол. Футбол и шахматную игру должны бы насаждать в рабочем классе только фашисты, чтобы отучать рабочих думать над серьезными вопросами.
Можаев из-за шахматной доски враждебно возразил:
— Шахматы как раз приучают думать.
Борька с издевательской насмешкой доказывал, что из культурных способов отвлечения людей от серьезных умственных запросов два самые верные и незаметные — футбол и шахматы. Футбол — для людей со слабою умственностью: вся кровь уходит в ножные мышцы, и для мозга ничего не остается. Шахматы — для людей помозговитее. Вот, поглядите кругом, не было бы шахмат, — один бы книжку читал или газету, другой, кто умом устал, — гулял бы, занимался бы здоровым спортом.
— Э, дурак! Сам Ленин играл в шахматы.
— Возражение! Атлету играть десятифунтовыми гирями — один отдых, а нам, брат, с тобою это — работа, да еще какая!
Стенька слушал с довольной улыбкой, другие сердились и яро возражали, но Борька всех побивал. Исанка давно заметила, — он везде искал спора, чтобы упражняться в диалектике, изучать психологию спорящих и — наслаждаться своим превосходством.
Борька увидел Исанку, кончил спорить, подошел к ней.
— В духоте какой сидят. Пойдем, пройдемся. Вышли на террасу, спустились в парк. Он хотел взять ее за руку, но она осторожно высвободила ее и с удивлением спросила:
— Неужели ты это серьезно про шахматы?
— Немножко бузил, конечно, но в общем настаиваю. Про самого себя скажу: когда голова работает, лучше почитаю в чуждой мне области или беллетристику. А не работает, — отдохну поумнее, чем тратить мозговой фосфор на передвижение куколок по квадратикам.
Они шли над Окой, на горе сиял окнами обоих этажей дворец, а вверху шевелились густые звезды.
Борька спросил:
— Ну-ка, Лебедя найдешь?
— Ну, конечно. Вот он, в Млечном Пути.
— Покажу тебе еще на прощанье Козерога, — январский знак Зодиака. Эти три звезды Орла ты знаешь. От них проведи линию вниз. Дай-ка руку… Вот так три звезды Орла. Ниже идет, как продолжение, линия мелких звезд…
Он в темноте отмечал расположение звезд, надавливая пальцем на ее ладонь и предплечие, и радовался, что она не отнимает руки.
Долго бродили по парку. Исанка сказала:
— Мне пора. Неловко, — все лягут спать, придется стучаться, будить.
Он проводил ее до их флигеля. В окнах везде уже было темно. Окно Исанкиной комнаты выходило в сад и было открыто.
— Ну, прощай!
И протянула Борьке руку. Борька обеими руками сжимал ее руку и смотрел ожидающими глазами.
— Ну… прощай!
Исанка подтянулась на руках, вскочила на подоконник и прыгнула в комнату. Зажегся огонь и осветил комнату изнутри.
Борька вполголоса позвал из чащи сирени:
— Исанка! Смотри-ка: взошел Юпитер. Она высунулась.
