с молнией Эмнаура за одно тело. На продажу годились не всякие тела. Только взрослых мужчин или женщин. Калек изучали пристально – за лишенных зубов, языка или глаза платили сполна, за недостающие пальцы могли вычесть медью, а безногих или безруких не брали вовсе. И не раз вслед за обозом, везущим освежеванные бараньи туши, тащилась кое-как укрытая соломой телега, с которой свешивалась посиневшая рука.
Зачем Императору понадобились трупы, догадаться было несложно. Все знали, что маги Ночного Братства поведут в бой не только воинов из плоти и крови, но и тела тех, чьи души уже умчались к Эмнауру… или к Эмиалу, поскольку магам было все равно, кому из богов тело поклонялось при жизни. Но обычно число живых мертвецов в имперской армии исчислялось несколькими десятками – тупые, медлительные покойники были не слишком хорошими бойцами, и их единственным достоинством была абсолютная нечувствительность к боли и столь же абсолютное отсутствие страха. Обычно их использовали при штурмах крепостей – куда выгоднее послать к воротам цитадели с тараном безразличные к льющейся сверху смоле и кипятку ходячие трупы, чем рисковать обученными воинами. Или же ставили густой цепью перед рядами тяжелой пехоты – пусть о них, а не о шеренги ветеранов разобьется стремительный клин латной инталийской кавалерии.
Но в этот раз, похоже, Император решил задавить извечного противника толпами равнодушных к ранам мертвых воинов. И каждый гуранец – пусть внутренне и содрогаясь от мысли, что это его безвременно почивший дед или отец пойдет в атаку, тупо глядя перед собой невидящими глазами, – испытывал некоторое облегчение. Ибо каждый удар меча или тяжелого рыцарского копья, принимаемый на грудь безмолвным мертвецом, означал, что этот удар не достанется живым. А уж если эта политика Империи принесет лично ему, подданному Императора, еще и лишнюю монетку – почему бы и нет.
Несмотря на то что весна уже вовсю заявила свои права на Брон и окрестности, погоду вряд ли можно было назвать приятной. С утра небо затянули хмурые, грязно-серые, под стать улицам и домам имперской столицы тучи. Немногочисленные прохожие спешили куда-то по своим делам, праздность здесь была не в чести и дозволялась лишь старикам (что с них возьмешь) и гостям – но последние тратили время не на то, чтобы поглазеть на однообразные виды древнего города, а на торговлю. Процесс, может, и менее интересный, зато куда более выгодный.
Поэтому старуха, неспешно бредущая по узкой улочке, никого не интересовала. Быть может, пройдет еще сколько-то дней, и внуки, буде таковые у старухи найдутся, свезут ее бездыханное тело скупщикам. Полную молнию за нее, конечно, не получить, но и горсть медных монет – неплохая прибыль…
А пока старуха неспешно шаркала по мостовой, тяжело опираясь на толстую палку. Одета она была не то чтобы очень бедно – но и о достатке порядком облысевшая душегрейка, старательно заштопанный в нескольких местах платок и тяжелые боты, знававшие лучшие времена, отнюдь не свидетельствовали. Сухие пальцы сжимали корзинку, из которой выглядывали краюха хлеба да пучок самую чуточку увядшей зелени – небось отдали бабке за мелкую монетку, больше для благотворительности, чем ради прибыли. Она не торопилась, время от времени останавливалась, чтобы отдышаться, часто оглядывалась по сторонам – вероятно, искала доброго человека, что поможет ей донести до дома эту тяжкую ношу.
Из-за угла вышел высокий мужчина, одетый дорого и со вкусом. Сапоги из блестящей черной кожи, того же цвета камзол, теплый плащ – несмотря на весну, погода была прохладной, – дополнял наряд. На боку мужчины висел тонкий длинный меч. Судя по тому, что клинок не путался под ногами, этот человек достаточно часто носил на поясе оружие, свыкся с ним и уже не воспринимал как нечто лишнее.
Он обежал глазами пустынную улочку, на мгновение взгляд остановился на старухе – та, словно бы почуяв надежду, посмотрела на мужчину жалко и просяще, но взор ее тут же угас… Такие кавалеры не помогают нищим старухам донести до бедной хижины корзинку с едой. Бабка разочарованно отвернулась, сгорбилась еще больше и побрела своей дорогой, тяжело опираясь на палку.
Тем не менее мужчина последовал за ней. Он без труда нагнал старуху и загородил ей путь.
– Во имя Эмнаура, бабушка…
– Во имя, сынок, во имя, – прошамкала та.
– Куда направляешься?
Бабка подняла взгляд белесых старческих глаз и всмотрелась в лицо мужчины. Его вряд ли можно было назвать красивым, но это было лицо настоящего воина – мужественное, жесткое, давно лишенное очарования юности, но еще не старое. Ему было лет сорок… может, сорок пять. Или даже немного больше – говорят, заботы быстро старят человека. Если так, то у мужчины в черном забот было достаточно – у глаз собрались глубокие морщины, щеку пересекал чуть заметный шрам, кожа была жесткой, явно не раз подвергавшейся действию непогоды. Светлые волосы – не слишком характерные для уроженца Брона – были коротко острижены.
Этот человек имел право задавать вопросы. Любые вопросы… и почти любому жителю Брона и даже всей Империи. Кроме разве что Императора – и то ходили слухи, что сам Унгарт Седьмой на вопросы этого человека отвечает. Почти всегда. Это лицо знали все – и суровые императорские гвардейцы, и нищие воришки, промышлявшие на торгу (для них встреча с этим человеком, как правило, заканчивалась плачевно), и леди благородных кровей. И, естественно, воины и маги тайной стражи – еще бы им не знать своего консула.
– Ваше с-сиятельство… – Выглядевшая изрядно напуганной бабка чуть заикалась и попыталась было изобразить раболепный поклон. Получилось это у нее плохо, старческая спина давно разучилась свободно сгибаться перед кем бы то ни было. – Г-господин Б-блайт? Чем м-могу служить?
Ангер Блайт, консул тайной стражи, второе по влиянию лицо в Империи, часто за глаза именуемый Черным Консулом, некоторое время помолчал. Затем, изобразив некое подобие улыбки, вполголоса произнес:
– Для начала неплохо бы вам, бабушка, принять истинное обличье.
В этих тихих словах содержалось столько угрозы, что бабка мелко задрожала… черты ее морщинистого лица смазались, поплыли – и через несколько мгновений перед всемогущим консулом стоял невысокий чумазый паренек. Относительно опрятная, хотя и изношенная одежда старухи сменилась самыми настоящими лохмотьями. Только растоптанные боты остались прежними, да ничуть не изменилась корзинка вместе с содержимым. Взъерошенные темно-каштановые волосы были грязны, а оттого казались серыми. Веснушчатое лицо было бледным и очень худым.
– Д-дяденька консул… – Заикание никуда не делось, только теперь шамкающий старческий голос сменился голосом детским, дрожащим от ужаса. – Д-дяденька, п-простите! Эмнаура ради, простите! Я больше не буду! Я только хлебушка-то и украл! Д-дяденька консул, я со вчера не ел! Я больше не б-буду, Эмнауром клянусь! В-вот, я все отдам, честно! Я даже отработать могу!
Из глаз паренька покатились слезы. Ему было о чем плакать… Тайная стража не занималась отловом воров и попрошаек, предоставляя это сомнительное удовольствие городским стражникам. У тайной стражи были иные задачи и иные проблемы – но это отнюдь не означало, что кто-то из бойцов этого сообщества, уже вполне могущего претендовать на звание Ордена наряду с тем же Триумвиратом или Ночным Братством, увидев преступление, пожелает остаться в стороне. А поскольку тайная стража – она на то и тайная, чтобы не чеканить шаг по площадям и улицам города, не носить всем напоказ особую форму и вообще не привлекать к себе внимание тем или иным способом, то всякое отребье, которое не переводилось в большом городе, несмотря ни на какие репрессии, несло куда больше убытков от людей Блайта, чем от имперских патрулей. Весьма вероятно, что воришку ожидало жестокое бичевание – в лучшем случае. В худшем – Блайт мог счесть, что избавление столицы от мелкого вора, способного в будущем стать большим разбойником, есть неплохое начало дня.
Поэтому мальчишка и старался как мог, отчаянно пытаясь вызвать жалость у почти не подверженного простым людским эмоциям консула.
По всей видимости, эта пылкая и страстная мольба произвела на Ангера Блайта определенное впечатление. Правда, не то, которое ожидал юный воришка.
– Прекратите ломать комедию, – коротко бросил он. – У меня мало времени…
– Дя-яденька! – заголосил мальчуган, размазывая грязными ладошками по лицу слезы и сопли. – Отпу- у-устите!!!
Блайт коротко махнул рукой, и словно из ниоткуда на улочке возникли люди. Не меньше десятка. И человек, хорошо знавший Черного Консула, мог бы с уверенностью сказать – еще пар пять-шесть
