— Ладно.
Юрка закинул за спину автомат и скрылся в трубе. Мы с Поповым стоим и ждем.
Может быть, конечно, я и зря послал Юрку первым. Он совсем еще мальчишка. И хоть прибыл в наш взвод неделю назад, разведчики до сих пор его всерьез не принимают. Даже фамилии его никто не помнит. Все зовут просто Юрка: «Юрка, сбегай за кипяточком!», «Юрка, отнеси письмо связному!» При каждом оклике Юрка краснеет, но приказания выполняет исправно.
На днях Юрке пришло письмо. Письмо без конверта — угольничком. Когда связной принес его, Юрки в землянке не было. Кто-то из солдат взял да и прочитал. Письмо было от матери, и в нем советы, как теплее обуться, какой шарф на шею повязывать, какие надевать кальсоны и фуфайку, если холодно будет. Посмеялись тогда солдаты. А Юрка, говорят, узнав обо всем, выбежал из землянки и не появлялся до полуночи.
Сегодня, узнав, что мы собираемся в разведку, он пришел ко мне и, немного потоптавшись у входа в землянку, сказал:
— Возьмите меня с собой!
Румянец залил щеки Юрки. Он молча стоял у входа и ждал. Я посмотрел на него, и мне вдруг стало неловко. Я вспомнил, как полгода назад капитан привел меня в этот же взвод и перед строем представил: «Товарищи, это ваш новый командир, лейтенант Чернецов». Во второй шеренге кто-то негромко хихикнул. Наверное, потому, что я был слишком молод — мне было девятнадцать — и слишком чисто, по-тыловому, одет. Новый ремень скрипел, а портупея торчала на плече дыбом. Я слышал шуточки за спиной, пока я не сходил с бойцами в разведку.
Еще раз я осмотрел Юрку, который по-прежнему молча стоял у входа. На нем били новый ремень и чистая гимнастерка с хорошо подшитым белым подворотничком. Лицо юное, еще не успевшее огрубеть от фронтовой жизни.
— Ладно! — сказал я. — Пойдешь со мной вместо Валинова.
Юрка четко козырнул и еще больше покраснел от радости…
В трубе послышалось легкое постукивание летящего камешка.
«Молодец парень! Добрался благополучно!»
Теперь я закидываю за спину автомат и влезаю в трубу.
Труба поднимается из оврага к котельной наклонно. Внутри нее приходится выставлять локти вперед и подтягивать тело, как собаке с перебитыми задними лапами. Я нащупываю верхний край трубы, подтягиваюсь и слышу шепот Юрки:
— Там, за окном, кто-то фонариком светил. Но я лежал тихо, не двигался.
Я бросаю камешек в трубу и ложусь на полу котельной рядом с Юркой.
Вскоре в трубе послышался легкий шум. Показалась голова Попова.
— Прибыл, — отрапортовал Попов.
В темноте можно передвигаться только на ощупь. Вот перевернутый котел, вот ящик с углем. А здесь лежит доска, по ней нужно сделать шесть шагов. Потом будет выход из котельной. Я наталкиваюсь на груду битого кирпича. Ищу дверь справа, слева… Нет двери. Обвал.
Я вылезаю из окна. Нам нужно перебраться на другую сторону улицы. Кругом тихо. Но где-то в ночи по булыжной мостовой цокают кованые сапоги.
— Товарищ лейтенант, их, по-моему, трое, — шепчет Юрка. — Давайте подстережем и кокнем. Пистолеты возьмем себе.
Попов положил свою тяжелую руку на плечо Юрки, и тот смолк.
Сапоги все ближе… Слышна немецкая речь. Гитлеровцы говорят весело, нагло — как хозяева. Сапоги цокают совсем рядом. А вдруг кто-нибудь зажжет спичку или фонарь! Еще плотнее прижимаюсь к стене. Трое проходят мимо. Ставлю ногу на камни мостовой — мне нужно перейти ее. Шаг, еще шаг… Подо мной будто тонкий лед. Нервы натянуты. Наконец вот она, другая сторона улицы. Я прячусь за угол дома и сдвигаю на голове каску; из-под нее струйками бежит пот.
За мной улицу перейдет солдат Попов. Он высок ростом и кажется неуклюжим но ходит тихо, по- кошачьи. По-крестьянски он молчалив, но любит послушать других. Обычно сядет на пустой ящик или камень, положит на колени автомат, подопрет голову большими огрубевшими руками и внимает интересному слову, как дитя: на изъеденном оспой лице то соберутся морщинки в добродушной улыбке, то застынут в раздумье.
Сегодня утром, когда меня вызвали в штаб, я захватил с собой Попова и Юрку. Поездка на машине даже на пять, десять километров в тыл — для нас праздник. Здесь люди ходят по дорогам, не пригибаясь, на перекрестках молодые регулировщицы весело машут красными флажками, танки и грузовики мчатся по шоссе.
В штабе меня провели к полковнику. Полковник сухо поздоровался и без предисловий сказал:
— Противник хочет выбить нас с окраины города. Надо срочно выяснить места сосредоточения его главных сил и узнать, какое подкрепление прибудет к нему сегодня ночью. Передовую вы пересечете здесь.
Полковник ткнул пальцем в карту, и я узнал это место в овраге.
— Задача ясна?
— Ясна!
Полковник встал, подал мне жесткую, сильную руку и посмотрел на меня серыми, широко расставленными на безбровом лице глазами. Взгляд его врезается испытующе и строго.
— Смотри, лейтенант, не подведи. От тебя зависит жизнь сотен солдат.
— Ясно, товарищ полковник! Разрешите идти?
— Идите!
На улице, около выхода из штаба, оживление. Шофер генеральской легковушки поспорил с Поповым: пробьет он кулаком дыру в крыле у машины или нет!
— Пробью! — уверенно говорит Попов.
Юрка, стоящий рядом, восхищенно смотрит на Попова.
— С одного раза? — выпытывает шофер.
— Могу с одного.
— Так голым кулаком и вдаришь? — спрашивает кто-то.
— Что я, дурной голым кулаком по железу бить? Оберну кулак в пилотку и вдарю.
— Ни черта не прошибет! — выкрикивают из толпы. — Вмятину сделает, а железо не разорвет.
— На что спорим? — спрашивает Попов. Он готов теоретический спор перевести на практические рельсы.
— Порцию ставлю, — уверенно говорит шофер. — А если не прошибешь, тогда что?
— Как это не прошибу?
Попов стянул с головы пилотку, не спеша вложил в нее кулак и, высоко подняв его над головой, ударил как молотом по легкому крылу. Машина покачнулась. На крыле зияла большая рваная дыра.
— Ура! — радостно крикнул Юрка.
— Что орешь, дурак! — возмутился шофер.
— Пробил! — послышались удивленные голоса солдат.
Попов оглядел кулак и аккуратно надел пилотку.
— Что я теперь скажу генералу? — озадаченно крутит головой шофер.
…Утреннее веселье кажется далеким и неправдоподобным. Будто то была какая-то другая жизнь, на другой земле, где можно громко разговаривать, смеяться, ходить не озираясь. Здесь мы обязаны шептаться и ползать по мостовой, по тротуарам, по грудам битого кирпича. Иногда мы делаем перебежки от угла до угла, от дерева к дереву. И каждый неожиданный звук бьет по нервам, как гром.
Впереди ботанический сад. Высокие липы сбросили с себя листву и мирно уснули в осенней ночи. Им- то какое дело до войны! Листья рассыпались по газонам, по аллеям. Когда ветер подхватывает их и тащит по земле, листья будто оживают. Жаль только, что они трещат под ногами.
А как хочется присесть на скамейку. Смахнуть с нее листву и привалиться к спинке. Ровно год назад вот так же осенью, в листопад, я сидел на скамейке в Краснопресненском парке в Москве. Правда, где-то вдалеке били зенитки, но это было только далекое эхо. Я сидел и разговаривал с девушкой. И нам было
