вверх, несколько мгновений держал бандита почти на весу, не давая упасть, и лишь после этого сделал подсечку, причем такую резкую, что на какой-то миг бандит завис в воздухе, а приземлился на асфальт уже копчиком.
Третий от такого оборота дел совсем растерялся, стоял, недоуменно моргая и не знал, что предпринять – то ли броситься прочь, то ли накинуться на Глеба. Возможно, он и убежал бы, если бы Глеб ему позволил. Но начатое Слепой любил доводить до конца.
Поэтому он нагнулся, словно что-то искал на земле.
И бандит, посчитав, что момент самый подходящий, решил ногой ударить Глеба, опрокинуть его на спину, а затем начать топтать.
Нога просвистела в сантиметре от плеча. Глеб ребром ладони ударил под колено второй ноги, и бандит, словно поскользнувшись, приземлился на пятую точку.
Глеб выпрямился, придавил ногой его небритое горло и тихо сказал:
– Если еще раз увижу, что ты или твои приятели кому-то мешаете отдыхать, сдеру с вас живьем шкуру.
Видел, как сдирают шкурку с ягненка?
Бандит, хоть и не видел ничего подобного, выражением лица показал: мол, да, видел.
– Так вот, это вас и ожидает.
– Сволочь! – с трудом выдавил из себя бандит.
– Вот ты как заговорил! – Глеб чуть качнулся, надавливая подошвой кроссовки на горло. Глаза бандита полезли из орбит.
– А если услышу ругательства, будет еще хуже.
Я очень не люблю ненормативную лексику. Шкуру сдеру и посыплю солью. Понял? – Глеб приподнял ногу, давая возможность своему сопернику сказать:
– Понял… Понял…
– Вот так-то будет лучше.
Глеб сделал два шага, а затем, резко развернувшись, выставил перед собой кулак, на который налетел вскочивший на ноги бандит. Удар был филигранный: нос расплющился о костяшки пальцев, из него потекла, а затем просто-напросто посыпалась густыми крупными хлопьями ярко-красная кровь.
– Я же тебе говорил, что будет хуже, а ты меня не понял.
Глеб, насвистывая, наклонился, поднял пуговицу, которая отлетела от его пижамы, и, подбрасывая ее на ладони, двинулся к плацу.
Единственным свидетелем этой сцены был старик Скуратович, сидевший возле бездействующего, засыпанного прошлогодней листвой фонтана. Он даже захлопал в ладоши, правда, беззвучно, как это делают йоги. Такого он давно не видывал, а и раньше видел разве что в кино. А телевизор Василий Антонович не смотрел уже целый год, считая, что там показывают сплошной разврат и антисоветчину.
Глава 11
Не таков был Павел Павлович Шелковников, чтобы бросить начатое дело на полпути. Если сделан первый шаг, то нужно идти до конца. Этого принципа отставной майор КГБ придерживался неукоснительно.
Но, как он понимал, сделана уже не половина дела, не несколько робких шагов, а пройден самый большой и самый сложный участок этого тернистого пути.
Теперь дело за малым – восемь картин из коллекции барона фон Рунге должны быть переправлены из России в Европу. А там он встретится с заказчиком, передаст картины и получит деньги. На словах все выглядело довольно просто, но только на словах. А реализация этого плана требовала определенных усилий, и операция была рискованной.
Если кто-нибудь пронюхает, или, Боже упаси, спецслужбы выйдут на след, Шелковникову несдобровать. Он это понимал прекрасно, слава Богу, сам, будучи майором КГБ, отлавливал контрабандистов, переправляющих антиквариат и художественные ценности на запад. И, надо сказать, занимался этим не безуспешно.
«Итак, надо вывезти. Сейчас товар у меня в руках, я единственный владелец, монополист. Если мне вдруг взбредет в голову, я могу эти картины, всю эту мазню взять и просто-напросто сжечь… Но сжечь картины – это сжечь деньги, миллион долларов. А подобных денег я еще не зарабатывал. Может быть, если все пройдет гладко, это будет мое последнее дело. А если не все, если что-нибудь не сложится – тоже может оказаться последним… Но ничего страшного, я к этому готов».
Так размышлял, проснувшись на рассвете, Павел Павлович Шелковников. Правда, проснулся он не в своей постели, не у себя дома или на даче, а на московской квартире своей любовницы. Он, как всякий уважающий себя человек, обремененный многими делами, уже несколько лет имел постоянную подругу.
Но, не в пример многим мужчинам, у которых в постели развязывается язык, Павел Павлович был человеком скрытным, и его любовница Валентина почти ничего не знала и скорее всего даже не догадывалась, какими делами занимается Шелковников.
«Да и зачем ей это знать? – рассудил Шелковников два года назад. – Чем меньше она будет знать, тем крепче я буду спать. И она, кстати, тоже».
Валентина наивно верила, что ее любовник действительно работает консультантом в нескольких довольно-таки известных фирмах. Иногда она вместе с ним посещала всевозможные фуршеты, вернисажи, наведывалась в мастерские к художникам и скульпторам.
Все это выглядело красиво и очень ей нравилось: Валя чувствовала себя причастной к большому искусству.
Сейчас она мирно спала. А вот у Павла Павловича сна не было ни в одном глазу.
«Да, да, – про себя повторял Шелковников, – картины у меня в руках, а это, между прочим, товар опасный. Барон вроде бы внушает доверие, кажется, на него можно положиться. Но ведь барон – тоже человек, а доверять людям – все равно что курить на бочке с порохом. Вполне возможен такой вариант: барон Ганс Отто фон Рунге возьмет картины, а деньги платить не пожелает. И в общем-то он будет прав. На его месте я поступил бы точно так же», – Павел Павлович, широко открыв глаза, смотрел в белый потолок, на котором узким длинным клинком лежала полоса света.
«Не побегу же я кому-нибудь жаловаться, что мне не заплатили за ворованные картины! Надо подстраховаться, надо подстраховаться…»
Шелковников всегда любил ставить себя на место соперника или врага и с его точки зрения просчитывать всевозможные варианты.
«Как бы поступил я? – задал себе вопрос Павел Павлович. – Конечно, – ответил он сам себе, – я постарался бы убрать Шелковникова, убрать именно в тот момент, когда картины окажутся на Западе. Но одно дело придумать, а совсем другое – реализовать, выполнить поставленную задачу. Барон, естественно, не простак, тягаться мне с ним трудно».
Шелковников уже навел о нем справки, прекрасно знал, чем занимается фон Рунге и чем занимался раньше – пять, десять, двадцать лет тому назад.
«Да, у барона прекрасное образование, да, у него в деловых кругах незапятнанная репутация…»
Но это общее место в рассуждениях Шелковникова вместо того, чтобы успокоить, настраивало на совершенно противоположное.
"А почему его репутация не запятнана? Скорее всего, барон очень осторожен и всегда действует крайне осмотрительно. И зачем ему понадобились эти не первосортные картины? Понимаю, были бы там мастера эпохи Возрождения, какой-нибудь Ван Дейк, Рубенс, Рембрандт, тогда было бы все ясно, тогда за эти картины стоило бы побороться.
Так ведь нет, все полотна достаточно заурядных немецких и голландских художников начала восемнадцатого века. Ну, Мадонны, ну, мужской и женский портрет, ангел… Ерунда. В чем-в-чем, а в этом я разбираюсь и могу представить, сколько стоят эти картины. Двести, триста, ну четыреста от силы, больше за них никто не даст. А тут барон предлагает миллион.
Цена явно не соответствует стоимости".
Что именно сейчас продается на аукционах, как на закрытых, так и на открытых, для Шелковникова не являлось тайной. Он был прекрасно осведомлен в ценах, знал тех, кто покупает, а самое главное, тех, кто
