– А вот вам кофе, растворимый, правда. Кипяток возьмете на кухне, думаю, кипятка не пожалеют, если, конечно, пообещаете, что никого им не ошпарите.
– Что вы, что вы, почтенный! Может быть, я и сумасшедший, но не до такой же степени!
Старик пил кофе. Он напоминал ребенка, которому дали долгожданный леденец: причмокивал, сопел, вздыхал, вращал глазами, облизывал языком губы, в общем, был наверху блаженства.
Сиверов пока не заводил никаких разговоров, чтобы не связать свою просьбу с подарком. И лишь когда старик попросил Глеба снова наполнить крышку, Глеб негромко спросил:
– Василий Антонович, это правда, что вы были главным хранителем в Смоленском краеведческом музее?
– Такая же правда, как и то, что меня хотят убить.
Вот вчера…
– Да полно вам, Василий Антонович!
– Вы мне не верите? Мне – главному хранителю Смоленского краеведческого музея?
– Верю, верю… Но, по-моему, вам просто кажется.
– Это может произойти в любой момент.
– Надеюсь, вы не думаете, что кофе отравлен?
– Кстати… – старик Скуратович насторожился, рука с чашечкой замерла.
Глеб засмеялся:
– Давайте я отхлебну.
– Нет, но скажите, сами ли вы его готовили? Вам я доверяю, но могли провести и вас.
– Да, сам, собственными руками.
– Тогда я спокоен. А что вас, почтенный, собственно говоря, интересует?
– Вы что-то упоминали о картинах.
– Когда? Ничего я такого не говорил.
– Ночью, за столом, когда мы сидели с медсестрой, с Тамарой…
– А, да… Картин ваш покорный слуга в своей жизни видел огромное множество.
– Вы говорили о немецкой коллекции…
Старик выпалил, будто отвечал заученный урок:
– Коллекция барона Отто фон Рунге прибыла в Смоленск и была принята мной 22 августа 1946 года в количестве пятидесяти двух единиц.
– А что было дальше, почтенный Василий Антонович, с этой коллекцией?
– Как что – принял и хранил. Хранил, пока не покинул занимаемый пост. Хранил я ее, почтенный, до 1994 года. Так что можете посчитать, сколько лет я ее обихаживал, а потом сдал в целости и сохранности своему преемнику, Круглякову Ипполиту Самсоновичу.
Это имя и фамилия уже были известны Глебу Сиверову от генерала Потапчука. Пока все сходилось, и Глеб был уверен на сто процентов, что Скуратович к пропаже непричастен. Он вызывал у Глеба только симпатию и сочувствие. Так сочувствуют старому, выжившему из ума человеку: с оттенком вины за то, что ты сам сравнительно молод и здоров.
– Знаете, почтенный, я вам скажу по секрету: именно из-за этой коллекции, в которой, кстати, на четыре единицы хранения больше, чем указано в бумагах, меня и хотят убить.
Впервые за все время их знакомства Глеб не стал возражать и, наверное, был первым человеком, который поверил в услышанное.
– Вот, слушайте, слушайте, – старик мгновенно перешел на чуть слышный шепот. Слова шелестели, едва различимые, будто срывались с губ умирающего.
Глеб наклонился к собеседнику, чтобы ничего не упустить. – Так вот, в 1994 году, 15 февраля, к нам в музей прибыл один очень важный человек. Он наводил справки насчет этой самой коллекции. А ведь до этого ею никто никогда не интересовался, кроме меня. Так вот, этот человек предложил мне за очень большие деньги изъять из коллекции несколько картин.
– Вы, естественно, отказались?
– Наотрез, – прошептал Скуратович, – я послал его к черту, хотя человек он был очень уважаемый. И если бы я кому-нибудь сказал о том, кто мне предложил совершить подобное деяние, мне бы никто не поверил, посчитали бы за сумасшедшего. А теперь я все равно здесь, так что терять мне как бы нечего.
Глеб сидел молча, боясь спугнуть Скуратовича.
У того в глазах появилось осмысленное выражение. Сиверову, естественно, нужна была фамилия человека, приезжавшего в Смоленск в 1994 году и интересовавшегося коллекцией.
– А вы не помните, как его звали?
Старик резко дернулся:
– Если я назову его имя, то я покойник.
– Не волнуйтесь, не волнуйтесь, почтенный Василий Антонович, я с вами, я этого не допущу.
– Сейчас вы со мной, а ночью? Ведь он может прийти ночью.
– Кто?
– Тот человек.
– Да полноте вам, перестаньте. Сколько лет уже прошло!
– Не так и много, всего каких-то два года. Может быть, он сейчас уже полковник.
– Каких войск? – улыбнулся Глеб.
– Какие войска, вы что! Спецслужба! Он был о т туда. Из Комитета государственной безопасности! – старик даже повысил голос.
– Откуда, откуда? – словно бы не поверив услышанному, пробормотал Глеб. – В 1994 КГБ уже прекратил свое существование, так сказать, почил в бозе.
– Я открою вам очень большую тайну, молодой человек, очень большую. КГБ – бессмертен! Этот мужчина был в звании майора, он трижды приезжал в Смоленск, трижды разговаривал со мной, и каждый раз брал расписку о неразглашении.
– Какую еще расписку?
– Он сказал, что это государственная тайна.
– А почему вы ему отказали?
– Я же не сумасшедший, – рассудительно сказал старик Скуратович, – разбазаривать государственные ценности. Если бы у него имелись нужные бумаги, если бы их подписал директор и дал распоряжение мне, то тогда пожалуйста, я бы отдал хоть всю экспозицию. А так, на честное слово, я поверить не мог, все-таки ценность, и немалая.
– А он вам объяснил, зачем комитету понадобились картины?
– Нет, не изволил. Такие люди не объясняют, и я, знаете ли, счастлив, что вскоре ушел на пенсию, продал дом в Смоленске и уехал в Москву к младшей дочери и ее мужу.
– Понятно, понятно… Так фамилию вы знаете?
– Чью? – Скуратович уже потерял нить рассказа.
– Майора из КГБ.
– Фамилию он не называл. Он лишь показал мне документ.
– Я не верю, Василий Антонович, что вы не ознакомились с его документом.
– Знаете, не ознакомился. Документ я видел, а фамилию он прикрывал пальцем. Но фотография в удостоверении была его.
– А вы смогли бы его узнать?
– Конечно! Чтобы я, с моей памятью, да не узнал!
Я даже могу его нарисовать.
– Отлично! – Глеб порылся в сумке, достал записную книжку и шариковую ручку, протянул старику, не очень-то веря в успех.
– Я обычно рисую карандашом, но для вас…
Скуратович положил блокнот на колени, отвернулся от Глеба, словно школьник-отличник, который не хочет, чтобы у него списывали, и принялся что-то калякать на страничке, прикрывая рисунок ладонью. Временами Василий Антонович приподнимал голову и смотрел вдаль, как будто видел там человека, портрет
