теперь знаешь!
– Это нечто большее. Двадцать лет меня считали определенной личностью, и я сама себя воспринимала ею. Той самой, которую ты любишь, и желал спасти, и спас. И это единственный путь, которым я могу идти, быть полезной, быть человеком. Вне этой истины, вне своей сильно поколебленной веры я слишком равнодушна, угрюма и одинока, независимо от того, с кем я и чем занимаюсь. Речь не о внушении, не о гипнозе, дело во мне. Мне даже интересно узнать насчет той священницы, или как ее назвать, что сломила Маккрея. Мне интересно, действительно ли ее понадобилось обрабатывать и промывать ей мозги, или же она, как и я, сама пришла к этому, став такой же непостижимой для него, как я для тебя. Мне больно – так и должно быть, – но теперь, когда эта тварь покинула меня, я знаю, что могу быть кем угодно, но никогда не стану другой. Ты никогда не верил в нашу космологию по-настоящему, с самого начала. Я-то знаю. Думаю, мы все знали. Но ты верил в нее больше, чем в ее альтернативы.
Он вздохнул и выдавил горькую улыбку.
– В каком-то смысле, я думаю, что понял.
Так и было, хотя его сердце разрывалось. Он подошел к ней, взял ее руку и поцеловал.
– Как ты и сказала, я тоже мицлапланец.
Он видел, что она плачет, и изо всех сил старался не заплакать сам. Из всех потерь этого грандиозного путешествия с этой примириться было труднее всего.
Что еще хуже, он уже прикинул, что это – наилучший выход, потому что так у него оставалась надежда хоть на какое-то будущее.
Внезапно в динамиках интеркома раздался голос Джозефа.
– Какого черта! – прорычал он. – На мониторах пусто! Вообще ничего! Приборы сдохли, мы летим вслепую!
ГОРЬКАЯ ПРАВДА
Сокрытая, истинная сущность Тобруш внезапно исчезла из контакта, хотя Джозеф все еще мог наблюдать за физическими действиями Миколь, казавшимися вполне обычными. Тем более непонятен был внезапный отказ всех бортовых систем.
Тобруш связалась с ними по интеркому, чтобы успокоить.
– Мы под контролем моей расы, – сообщила она. – В этом месте не позволяются никакие исследования и записи.
Корабль слегка вздрогнул.
– За мной пришли, – сказала Тобруш. – Вы не сможете последовать за мной, однако здесь вы будете в безопасности и под охраной. Ждите моего возвращения.
– Мы всегда были одной командой! – возмутился Джозеф. – Почему это мы не можем сопровождать тебя?
– Могли бы, – ответила Миколь, – но в таком случае вернется лишь ваше тело. Оставляя вас здесь, я надеюсь сохранить вас такими, какие вы есть. Почему-то мне кажется, что это важно для успешного завершения нашей миссии. А теперь отойдите, я спускаюсь.
Джозеф перехватил Тобруш у шлюза.
– Сколько времени тебя не будет? – спросил он.
– Я не знаю. На борту достаточно припасов, и я прикажу, чтобы корабль осмотрели ремонтники, а также чтобы пополнили запасы воздуха. Я могу отсутствовать несколько часов, но могу и существенно дольше. Если меня не будет слишком долго, я пошлю весточку. Решение о том, что делать дальше, вскоре будет принято, и я буду следовать приказам. В то же время телепатически я буду наблюдать за вами здесь. Джозеф, пока меня не будет, никому на борту этого корабля не должно быть причинено никакого вреда. Ты, как командир корабля, остаешься главным – и ответственным. Ты сейчас на развилке, Джозеф; либо ты вновь будешь занимать высокое положение, обладая огромным потенциалом, как когда-то, либо же падешь, запутавшись в духовных исканиях, как Калия. Многое зависит от того, насколько мудро ты сейчас распорядишься собой.
Шлюз открылся, и тело джулки проползло в него, а затем в ожидающий снаружи корабль.
Ган Ро Чин уселся в штурманское кресло и взял перо. Приставив его к белой поверхности стола, он нарисовал небольшой чертеж, тут же отображенный столом в четкий черно-белый эскиз. Затем переместил перо на эскиз и нарисовал на нем странную фигуру. Ниже он нарисовал еще одну фигуру – такую же, но зеркально перевернутую.
– Я что-то забыл, – пробормотал Ган Ро Чин про себя. – Но что?
Затем справа от звезды он набросал еще несколько штрихов, пристально вглядываясь в них, в полной уверенности, что искомое прямо у него перед глазами – но ему никак не удавалось сложить картинку.
Он услышал, как кто-то вошел в каюту и обернулся. Это была Модра.
У нее по-прежнему хватало царапин и ссадин, но отчего-то она выглядела более мягкой, чем при спуске в Город и в самом Городе. Как будто все острые углы, вся резкость, весь боевой пыл покинули ее.
Не сказав ни слова, она встала у него за спиной и стала смотреть на его рисунок.
– Я не помешаю? – наконец, спросила она тихим и сексуальным голосом, которым не пользовалась уже несколько дней. Как если бы она специально хотела притвориться если не Гристой, то по крайней мере Молли – той, какой она была вначале.
– Нет, нет, что ты, – ответил он. – Я, собственно, не знаю, что еще делать, кроме как сидеть и думать.
– Да уж. Джозеф вдруг заперся в кубрике – говорит, ему надо там кое-что уладить, не знаю что. И я немного боюсь за Джимми.
– Вообще-то я бы сказал, что Джимми гораздо более опасен для самого себя, чем для кого-то еще, –
