– Сделаю. – И добавил после секундного раздумья. – С огромным удовольствием.
Серега Поляков вышел из кабины автокрана и склонился над лежавшим у обочины телом, озадаченно почесывая затылок. Стропальщик Гаврилов подошел сзади и остановился рядом, а потом присел на корточки. Машина под откосом все еще горела, оранжевое пятно смутно пробивалось сквозь сплошную завесу снега – это был не снегопад, а какой-то конец света. Лежавший на дороге человек был уже основательно припорошен медленно тающими хлопьями и больше напоминал бугор подмерзшей грязи, чем живое существо. Поляков с содроганием подумал, что, не притормози он, увидев справа от дороги пожар, и не окажись Гаврилов таким востроглазым, высокие колеса многотонного КрАЗа непременно прошлись бы по спине этого бедолаги, которому, похоже, и без того досталось. Он оглянулся на автокран, фары которого заливали обочину мертвенно-белым светом, прикинул на глаз траекторию движения и понял, что правое переднее колесо с высокой точностью наехало бы прямо на голову неизвестного. Что с того, что он и без наезда, похоже, давно помер – доказывай потом, что ты не верблюд…
– С дороги съехал, – с сочувствием сказал Гаврилов.
– Да, – согласился Поляков. – Погода, мать ее в душу… Как же он оттуда вылез-то?
Гаврилов посмотрел на полыхавшее внизу чадное оранжевое пламя и вздохнул.
– Жаль парня. Как его, понимаешь… Как бог черепаху, живого места нет. Помер, что ли?
Серега Поляков неохотно присел на корточки – трогать труп ему не хотелось, но и бросить человека просто так лежать на дороге в эту чертову метель он не мог: трасса есть трасса, и вполне возможно, что когда-нибудь и ему, водителю первого класса Сереге Полякову понадобится кто-то, кто не бросит его околевать на обочине, пожалев пачкать чехлы на сиденьях. Он опасливо дотронулся до шеи незнакомца под подбородком. Шея была холодная и мокрая, но ему показалось, что под пальцами едва уловимо бьется пульс. Он прижал пальцы сильнее, боясь спугнуть надежду… Да, черт подери, пульс-таки был!
– Живой, – сказал он с удивлением. – Ну, чего стал, стояло, бери за ноги. Живой он!
Вдвоем они подхватили безжизненно провисшее тело, с которого ошметками падала жидкая грязь, и с трудом затолкали его в кабину. Пока Поляков с самоубийственной скоростью гнал автокран в ближайший поселок, Гаврилов поминутно прислушивался к едва уловимому дыханию полумертвого человека, которого они подобрали на дороге, и шептал бессвязные матерные молитвы, прощаясь с жизнью на каждом повороте. Кран мотало и трясло, разбитая голова раненого тяжело болталась из стороны в сторону, временами он принимался страшно хрипеть, и из горла у него начинала толчками выплескиваться кровь. «Помирает, кажись», – каждый раз говорил Гаврилов, и Поляков каждый раз, обматерив с головы до ног и его, и погоду, и неуклюжий КрАЗ, увеличивал и без того сумасшедшую скорость.
Когда впереди сквозь метель замерцали редкие фонари сонного поселка, Поляков немного сбросил газ, посмотрел на раненого и сказал, снова переводя взгляд на дорогу:
– Ништяк, мужик. Ты, главное, не дрейфь. Уже, считай, приехали, так что будешь жить. Правильно, Санек?
Гаврилов, перепачканный чужой кровью, но уже начавший верить, что останется в живых, немного испуганно улыбнулся и подтвердил:
– Сто пудов.
Поляков снова посмотрел на раненого, но тот молчал – нет, не умер, просто был без сознания, а может, и в коме – и повторил, как эхо, за Гавриловым:
– Сто пудов, мужик.
