еды дело пошло не в пример лучше, собрав весь запас слов и по мере возможности дублируя его жестами, Настя объяснила, что она ехала на машине…
– Авто, car, ok?
Полицейский закивал.
– Car бум…
Он вытаращил глаза. Настя вздохнула, потом достала из сумки альбом и карандаши и начала рисовать картинки, как маленькому. Вот гора, дорога и едет машинка. Вот машинка, из нее выходит человечек. Настя ткнула в себя пальцем и, подумав, решила быть честной и нарисовала кустик, под который человечек сел. Полицейский хмыкнул и кивнул. Дальше было сложнее, руки вдруг начали дрожать, но она собралась с силами и нарисовала все же край горы и машину, которая уже не ехала, а летела в воздухе. Потом схватила красный карандаш и быстро зачеркала ее, изображая огонь. И ткнула пальцем в ту сторону, откуда пришла.
Полицейский и хозяйка кафе, подошедшая посмотреть на Настины художества, молчали несколько секунд, а потом взорвались речью, жестами, девочка опешила от этих быстрых гортанных звуков и даже перестала плакать. Женщина погладила ее по голове, а полицейский побежал в кафе звонить куда-то.
Минут через двадцать приехала полицейская машина, туда погрузили Настю и куда-то повезли. Девочка молчала, потому что спрашивать, куда везут, было бесполезно.
Ее привезли на виллу, полицейский взял ее за руку и повел к двери. Он вошел без стука. В холле никого не было, но откуда-то доносились громкие голоса. Потом вдруг в холл вышел человек – на шее его болтался стетоскоп, а в руке он нес тарелку со шприцем и ампулой.
Вопрос, ответ – и вот уже они говорят чуть не хором, полицейский жестикулирует, врач тоже, а Настя, приоткрыв рот, следит за блюдечком с ампулой – уронит, не уронит доктор шприц? На голоса прибежали люди. Теперь все разговаривали хором, их громкие, экспрессивные голоса отдавались от стен небольшого помещения. Настя стояла, чувствуя, что еще немного – и она просто оглохнет. Потом взгляд ее выделил единственную здесь женщину. Женщина молча смотрела на нее, и в глазах ее было такое странное выражение – словно она увидела призрак. Настя подошла к ней, двигаясь вдоль стены, чтобы не проходить между большими и шумными мужчинами, и спросила:
– Где мой дед?
Та молчала.
– Я могу увидеть князя Василия? – чуть громче спросила девочка, и вдруг все замолчали и уставились на нее. Настя, удивленная тишиной, обернулась. Они смотрели на нее с разным выражением лиц, но девочка не стала разбираться. Она поняла, что добиться чего-то сможет только от женщины. Анастасия повернулась к мужчинам спиной и повторила уже требовательно: – Отведите меня к князю Василию.
Женщина бросила испуганный взгляд в сторону мужчин, потом взяла ее за руку.
Сзади раздался сердитый голос – Николо считал, что девчонке ни к чему тревожить больного старика, но Лина, испуганная сходством девочки с портретом, всю жизнь висевшим в спальне князя, а может, под впечатлением того, что дитя чудесным образом спаслось, ослушавшись сына, уже вела девочку по нешироким коридорам в спальню князя.
Старик лежал на кровати, тяжело дышал, и глаза его были закрыты. Настя подошла и тронула его за руку. Ей стало страшно: она видела, что старик плох, и хоть двенадцатилетние девочки не понимают в медицине, но не надо быть врачом, чтобы догадаться, что человек близок к могиле.
– Дед, а дед, – позвала она.
Старик открыл глаза и несколько секунд смотрел на нее. Потом губы его шевельнулись.
– Маша?
– Нет, я Настя… Вадим погиб, а я… я приехала.
Князь Василий медленно возвращался из небытия. Он еще раз взглянул на девочку, потом нашел глазами портрет, понял, что это не Машенька, но как похожа… Взгляд его остановился на замершей в дверях Лине.
– Нотариуса… – прохрипел князь, и женщина испуганно растворилась в темном коридоре. Оттуда, как из-за кулис, на сцену явился доктор, но старик сердито отмахнулся и уставился на Настю.
– Я привезла то, что ты просил… – Девочка попыталась расстегнуть сумку, но руки дрожали, а дед вдруг сказал:
– Не доставай. Это тебе. Пусть останется на память от меня… Маме отдай, она сообразит, что с этим делать. И все остальное я отпишу тебе… надо только дождаться.
– Дед, ты не спеши. – Настя села на край кровати. – Я могу у тебя пожить… Или в гостинице рядом. Мама сегодня приедет, и мы будем каждый день к тебе приходить. Ты, главное, выздоравливай.
Старик поднял руку, провел по светлым волосам девочки.
– Машенька…
– Дед, я Настя.
– Да. – Он нетерпеливо глянул на дверь и увидел Николо.
Несколько секунд старик и его сын смотрели друг другу в глаза, потом князь вдруг тяжело задышал. Доктор, маявшийся в сторонке, мигом оказался у кровати. Настя встала, но князь поманил ее к себе.
– Настя… – Он, преодолевая слабость, снимал с пальца перстень. Руки не слушались, но старик взглянул на Николо, злость придала ему сил. Князь уже понял, что не дождется нотариуса, и сын, этот чужой ему человек, с которым у него никогда не было ничего общего, не выпустит из рук состояние, которое считает своим. Он снял кольцо и протянул его девочке: – Это тебе… и шкатулка твоя.
Настя кивнула, кусая губы, чтобы не зареветь. Доктор уже наполнял шприц из очередной ампулы, тревожно поглядывал на старика и предлагал ему все же отправиться в больницу, но тот упрямо мотал головой.
Вошла Лина, взяла девочку за плечо, вывела из комнаты. Отвела Настю в одну из соседних комнат, там было сумрачно из-за закрытых ставен и прохладно. Девочка села на диван, прижала к себе сумку и замерла. Это были самые ужасные часы в жизни Насти. Там, в комнате наверху, умирал дед, с которым она так и не успела подружиться, эти люди не понимали ни слова и смотрели на нее так странно… Комната была полна теней и старых вещей. На беленых стенах висели картины, горка в углу тускло поблескивала фарфоровыми фигурками, но у девочки не было ни сил, ни желания вставать и рассматривать их. Она просто сидела, покачиваясь взад-вперед и погружаясь в какой-то мутный омут то ли дремы, то ли транса. Из этого состояния ее вывел знакомый голос:
– Где моя дочь? Она должна быть здесь! Настя!
– Мама!
Настя рванулась к двери и чуть не упала, потому что ноги страшно затекли, но все же, преодолев слабость, выскочила в коридор и побежала на звук голосов. Вот и холл – вот и мама. Настя уткнулась ей в грудь и зарыдала так, что тело ее ходило ходуном. Лана покрывала ее макушку поцелуями. Женщины были заняты собой, а потому не видели, как Марк, необычайно бледный, вдруг мелко перекрестился и отвернулся, скрывая заблестевшие глаза.
Лана, почти обезумевшая от беспокойства, рвалась на виллу, ничего не видя и не слыша вокруг себя, но он, остановившись уточнить дорогу в ближайшем комиссариате, перехватил сочувствующий взгляд полицейского и, спросив, в чем дело (они оба вполне прилично говорили по-французски), услышал, что несколько часов назад погибли люди, кажется, русские, которые тоже ехали на виллу князя.
– Вы ведь к эччеленца?
Марк кивнул и понял, что никогда не сможет сказать этого Лане. Он молча вел машину и молился, чтобы это оказались какие-то другие люди, чтобы свершилось чудо, чтобы… все, что угодно, только не это, Господи! Две полицейские машины во дворе виллы подтвердили его худшие подозрения, он попытался удержать Лану в машине, хотел как-то ее подготовить, но она выпрыгнула чуть ли не на ходу и бросилась к двери, позвала дочь, и теперь вот они обе – Настя и Лана, живые и здоровые, а он готов молиться с благодарностью кому угодно.
Немного придя в себя, Марк вывел своих женщин на солнце, на улицу, потому что ему не понравилась атмосфера дома и то, как смотрел на них мрачный тип, державшийся по-хозяйски. Усадив их в машину и строго-настрого приказав никуда не уходить, вернулся в дом и с помощью того же французского выяснил у врача, что князь очень плох, потому что с ним, видимо, случился обширный инфаркт, когда он
