Конечно, исчезновение яблони, на которую ее покойный учитель возлагал такие надежды, приятным событием не назовешь, но надо же все-таки и меру знать! Подозрения разъедают душу, как концентрированная серная кислота, а душа у человека, между прочим, одна. Испортишь эту – другую в магазине не купишь и по почте не выпишешь…
Анне вдруг стало жалко остролицего оперативника. Ведь подозревать всех и каждого и никому не верить на слово – его работа! Что же в таком случае творится в его душе? Там ведь, наверное, живого места не осталось, сплошные дыры да рубцы от старых ожогов… Потому-то он и смотрит на людей с чисто утилитарной точки зрения. Одни для него – раздражающая помеха, другие – враги, а третьи – оружие в борьбе с этими врагами или просто инструменты для достижения той или иной цели. Разве можно так жить? Ведь у него же, наверное, жена есть, дети… Как же он с ними? Кто они для него – помеха, обуза, враги или инструменты? Ах, да что там говорить об остролицем милиционере! Ведь сейчас многие именно так и живут – никому не веря, ничего по-настоящему не любя и идя по головам даже там, где в этом нет ни малейшей необходимости.
Не дойдя до метро, Анна свернула на бульвар, по-весеннему прозрачный и почти пустой в это время суток, и присела на скамейку. Было уже по-настоящему тепло, но не жарко – в самый раз для того, чтобы посидеть на солнышке и собраться с мыслями. Спереди и сзади, за низкими чугунными решетками сквера, шурша колесами по сухому асфальту, пролетали автомобили. Анна открыла сумочку, вынула сигареты, заглянула в пачку и вздохнула. Сигареты – это было громко сказано; в пачке осталась одна-единственная сигарета.
Впрочем, в данный момент больше ей и не требовалось. Анна вообще курила очень мало, пачки хватало ей на неделю, а иногда и на две, особенно когда она находилась в отпуске и поблизости не было курящих коллег. «Да, – решила она, – покурить – это идея. Это как раз то, что нам теперь требуется. Говорят, никотин успокаивает. Правда, те же самые люди утверждают, что он также и тонизирует, и помогает сосредоточиться, и даже сбросить лишний вес. Про курение вообще много говорят – и хорошего, и плохого. Совсем как про яблоки Азизбекова…»
Анна поморщилась, прикуривая сигарету. Опять." Разумеется, самый простой выход – это смириться и оставить все как есть. Остролицый опер, например, утверждал, что это не только самый простой выход, но и единственный. По его словам и, главное, по выражению лица выходило, что, сколько ни плутай по разным коридорам, все равно рано или поздно вернешься именно к этой двери, потому что только ее тебе под силу открыть. Поэтому лучшее, что ты можешь сделать, это не тратить понапрасну время, силы и нервные клетки, а сразу сложить ручки и плыть по течению, проглотив обиду. Можно просто плюнуть – в конце концов, это была просто яблоня, даже не ее личная, даже не ею выращенная, – а можно было попытаться повторить то, что сделал Григорий Арутюнович.
Ей всего двадцать девять, времени впереди предостаточно, и все записи профессора Азизбекова с разрешения его семьи остались в распоряжении Анны. Ах, да если бы дело было только в записях! Анна была не настолько глупа и самоуверенна, чтобы не отдавать себе отчета в том, что записи – это еще далеко не все. Да, она была неплохим специалистом, но до профессора Азизбекова с его феноменальным чутьем ей все-таки было очень далеко. Он умел понимать растения так, словно мог с ними общаться. И потом, разве теперь воспроизведешь неповторимое сочетание самых разнообразных факторов – погодных, например, – чтобы все получилось точь-в-точь как у Азизбекова? Об этом нечего и мечтать! Да еще под чутким руководством этого холеного прыща, который теперь с хозяйским видом восседает в кабинете Григория Арутюновича…
"Какой труд пропал! – с отчаянием подумала Анна. – Сколько лет труда, упорства, любви, тревог и радостей…
Сколько лет! Азизбеков вложил в это дерево всю душу. Он всегда вкладывал в работу всю душу, но к этой яблоне относился как к собственному ребенку, подающему большие надежды. И вот кто-то пришел, выкопал и унес. Теперь посадит у себя на даче и будет варить варенье из «яблок Гесперид». Или, того веселее, на базаре станет ими торговать. Ах, да о чем это я! Не будет ими никто торговать, и варенья никакого не будет, потому что пересадка взрослого дерева в другую почву – дело очень деликатное и далеко не всегда оно заканчивается успехом. А эта яблоня привыкла к особому уходу, к постоянной подкормке, и на новом месте она, скорее всего, медленно погибнет. Уж лучше бы, право, сразу пустили на дрова! Чтобы сразу, чтобы не мучилась… Но это, конечно, исключено. Какие там из нее дрова? Так, ведро воды вскипятить…"
От этих мыслей она окончательно расстроилась. Сигарета догорела до самого фильтра, еще одной у Анны не было, а успокоиться так и не удалось. Напротив, ее обида и раздражение только усилились, и она с полной ясностью поняла, что на работу сегодня уже не вернется. Завтра – может быть, но только не сегодня. Не было у нее никаких сил на то, чтобы снова встретиться с улыбающимся, похожим на сытого кота директором и опять увидеть жалкий и, главное, совершенно посторонний пенек на том месте, где еще вчера стояла яблоня Азизбекова.
На соседней скамейке старушка с внуком кормили голубей. А может быть, и не с внуком, а с правнуком – разница в возрасте, кажется, у них была подходящая. «Либо поздний внук, либо ранний правнук», – решила Анна, не совсем понимая, почему ее заинтересовала эта вполне обыкновенная парочка – седая старушка и ее кудрявый, непоседливый и, похоже, довольно капризный внук. Наверное, дело было в том, что затылок старухи с выглядывавшим из-под линялого красного берета пучком седых волос кого-то очень напоминал Анне – кого-то хорошо знакомого и, казалось, имевшего отношение к ее сегодняшним заботам и огорчениям.
Ребенок бросал голубям крошки, широко размахиваясь правой рукой и так далеко подаваясь при броске вперед, что с трудом удерживался на ногах. Было ему от силы года четыре, не больше, и крошки, которые он швырял с такой энергией, падали почти у самых его ног. Жирные московские голуби делали вид, что пугаются его резких движений, лениво, для вида, взмахивали крыльями и тут же, расталкивая друг друга, принимались торопливо и жадно клевать корм. Мальчик радостно, отрывисто хохотал и пытался – вероятно, из любопытства – отогнать голубей, топая на них обутой в красный ботиночек ногой. Голуби пятились бочком, не переставая клевать, мальчик оборачивался к бабушке (или прабабушке?), и та, размеренно, как китайский болванчик, кивая седой головой, отрывала от батона новый кусок и подавала ему. Лицо у старухи было совершенно незнакомое, и Анна никак не могла взять в толк, кого она ей напоминает.
Потом пожилая женщина убрала в клеенчатую хозяйственную сумку обгрызенную половинку батона, встала и взяла за руку ребенка. Мальчик немного поупирался, но все-таки пошел, увлекаемый вперед неумолимой старухой, похожий сейчас на привязанную к корме яхты надувную резиновую шлюпку. Сделав несколько шагов, он обернулся и прицельно плюнул в ближайшего голубя, но, похоже, промазал.
И тут Анна вдруг вспомнила, на кого похожа старуха.
Со спины она здорово смахивала на Валерию Матвеевну, соседку Анны по подъезду. Валерии Матвеевне было уже за семьдесят, но она продолжала каждое лето выезжать на дачу, где самозабвенно предавалась любимому занятию – огородничеству. Естественно, узнав, что по соседству с ней проживает сотрудница ботанического сада, Валерия Матвеевна зачастила к Анне – то за советом, то за семенами, а то и за саженцами. Старуха была вполне приличная, интеллигентная, хотя и несколько вздорная, и отношения у них с Анной сложились вполне добрососедские.
Но не это было главное. Главное, что у Валерии Матвеевны была дочка, а дочка эта в свое время, как положено, вышла замуж, подарив ей сначала зятя, а затем и внуков. Так вот, зять Валерии Матвеевны, насколько было известно Анне, служил на Петровке и даже ходил там, кажется, в весьма высоком чине. Анна никогда не беспокоила соседку просьбами, и теперь, похоже, настало время проверить их отношения на прочность.
Конечно, обычно Петровка не занимается такой чепухой, как украденные яблони, но, может быть, как- нибудь неофициально… На Руси ведь испокон веков все делалось по протекции, так, может быть, это сработает и на сей раз?
Попытаться, во всяком случае, стоило. Как бы то ни было, Анна чувствовала, что не успокоится, пока не сделает все, от нее зависящее. А если у нее ничего не выйдет, то, по крайней мере, ее хоть немного утешит сознание того, что ее вины в этом нет.
Глава третья
В тесноватой, от пола до потолка заставленной полками, которые буквально ломились под
