капитанских погонах выглядело очень подозрительно.
Славин осторожно вытащил пистолет из кобуры, пользуясь тем, что сидевший справа Гуняев заслонял его от капитана.
– Добрый вечер, – вполне дружелюбно сказал капитан. Гуняев и Лыков начали неуверенно подниматься со своих мест, имея совершенно обалдевший вид, и капитан, слегка улыбнувшись, добавил:
– Вольно. Отдыхаете?
Он смотрел прямо на Славина, который продолжал сидеть на месте, на всякий случай держа руку со взведенным пистолетом под столом. Ствол пистолета был направлен приблизительно в живот капитану. Правда, за точность прицела старший прапорщик поручиться не мог, поскольку никогда не был ни снайпером, ни ковбоем и не умел целиться из пистолета, которого не видел.
– Здравия желаю, товарищ капитан, – неторопливо ответил Славин. – Так точно, отдыхаем.
– Пахнет вкусно, – заметил капитан, делая шаг вперед. Его левая рука была свободно опущена вдоль тела, а вот правая почему-то пряталась за отворотом пятнистого бушлата, и это очень не понравилось Олегу Ильичу. – А во фляге что? Уж не спиртик ли?
– А вы из общества трезвости или из дисциплинарной комиссии? – не слишком вежливо поинтересовался Славин. Здесь, на фронте, субординация была чисто функциональной: приказы, разумеется, не обсуждались, но на формальности никто давным-давно не обращал внимания. Попробуй-ка козырять под прицелом снайперов или шпарить строевым шагом по здешней грязи! Козырнет тебе солдат, и в ту же секунду засевший на каком-нибудь чердаке чеченец влепит в тебя пулю, решив, что ты генерал. Кому это надо?
Капитан весело улыбнулся.
– Не рычите, прапорщик, – миролюбиво сказал он. – Я в том смысле, что основательно продрог, да и не ел ничего уже почти сутки. Не примете ли в компанию? Тем более что у меня к вам дело.
– Вон как, – медленно произнес Славин, не опуская под столом направленного в живот капитану пистолета. Он даже немного подвигал стволом, стараясь поточнее прицелиться.
Воякой он был весьма относительным, да и целиться из пистолета в офицеров российской армии как-то не привык, так что испытывал сейчас что-то вроде легкого головокружения, но внезапное появление незнакомца, утверждавшего, что у него дело к старшему прапорщику, было чрезвычайно подозрительным. Это мог быть кто угодно: от наемника, работающего на чеченцев, до какого-нибудь чокнутого эфэсбэшника, пронюхавшего про дела Славина и полковника Логинова. Олег Ильич пожалел, что так ни разу и не удосужился хоть одним глазком заглянуть в гробы, которые отправлял в Россию по приказанию полковника. Возможно, дело было по-настоящему серьезное, и тогда этот капитан вполне мог явиться по его душу. “Хрен тебе, – подумал старший прапорщик. – Хрен ты меня возьмешь, морда. Места тут дикие, никто тебя не найдет. И меня никто не найдет. Заведу свою труповозку, и поминай как звали. Деньги есть, на первое время хватит. Уйду за кордон, и пошли вы все в задницу с вашей войной, вашими жмуриками и вашими гробами. Вот так вот, дорогой товарищ капитан."
– Дело, значит? – продолжал он, исподлобья глядя на капитана. – Если дело есть, поговорим непременно, только желательно было бы сперва документик увидеть. Места тут, сами понимаете, дикие, всякое может случиться. Что-то я вас, товарищ капитан, не припоминаю. Вы где служите? Давно у нас?
– У вас совсем недавно, – ответил капитан. – Буквально несколько часов. А служу я в Москве. Вот мои документы.
Он стал вынимать правую руку из-за пазухи. Владевшее Славиным нервное напряжение было так велико, что он едва не выпалил в капитана, решив, что тот сейчас вынет из-под бушлата пистолет. Но ничего подобного не произошло. В руке у незнакомца появился картонный прямоугольничек в темном коленкоровом переплете, который он с улыбкой протянул Славину через стол.
– Капитан Суворов, – вслух прочел старший прапорщик, держа удостоверение в левой руке. Его правая ладонь, сжимавшая под столом рукоятку пистолета, разом вспотела, сделавшись скользкой. – Федеральная служба… Не понял.
– Что же тут непонятного, прапорщик? – продолжая улыбаться, удивился капитан. – Если есть служба безопасности, значит, в ней кто-то должен работать. Почему бы не я? Мне нужно кое-что у вас выяснить. Потом ч поужинаю вместе с вами, если) вы, конечно, не возражаете, и спокойно уйду.
– Выяснить? – переспросил Славин, тупо глядя в развернутое удостоверение. В мозгу молотом стучала одна-единственная мысль: влип. Все-таки влип, черт бы побрал Логинова с его деньгами! – Насчет чего это?
– Насчет гробов, – все так же широко улыбаясь, заявил капитан. В стеклах его притененных очков плясали желтые огоньки. Это было просто отражение керосиновой лампы, но сейчас старшему прапорщику Славину почудилось, что за дымчатыми стеклами полыхает адское пламя, словно капитан на самом деле был дьяволом, пришедшим по его душу. – Насчет гробов, прапорщик. Тех самых, которые вы отправляете в Москву. Несчастные родители рыдают над этими жестянками, думая, что внутри их убитые сыновья, а там…
– А что там? – стараясь говорить как можно равнодушнее, спросил Славин.
Капитан посмотрел на него с удивлением:
– А вы не знаете? Вот странно… Если это правда, то мне вас искренне жаль. А хотите совет? Колитесь, прапорщик. Колитесь, и я оставлю вас в покое. Целее будете, честное слово.
– Ага, – сказал старший прапорщик Славин, – понятно.
Боковым зрением он увидел бледное как мел лицо Гуняева и обреченно сгорбленную спину Лыкова.
"Суки дрисливые”, – подумал он и нажал на спусковой крючок пистолета, ставя точку в этом неприятном разговоре.
Глеб провел в своем укрытии весь световой день.
Большую часть этого времени он мирно проспал, проснувшись уже под вечер от промозглого холода. Поднявшийся ветер заунывно гудел в голых ветвях, заставляя их шуршать и постукивать. Обращенный к земле правый бок Сиверова затек и был ощутимо влажным, несмотря на оборудованную Глебом подстилку из веток. Он подумал, что боевикам сейчас не позавидуешь, и выбрался из укрытия, чтобы размяться.
Когда стемнело, он спустился в долину, все время помня о том, что подходы к селению наверняка тщательно патрулируются и простреливаются снайперами. Сейчас, в кромешной темноте, его камуфляжная форма и капитанские погоны были для него плохой защитой.
Он без приключений добрался до дома, возле которого утром заметил разгружавшийся “Урал” с гробами. По дороге ему дважды встретился вооруженный патруль. Глеб каждый раз замечал солдат издали и прятался в густой тени полуразрушенных домов и покосившихся заборов. Жителей в этом поселке, судя по всему, почти не было. Лишь в некоторых более или менее сохранившихся домах сквозь плотные ставни и шторы пробивался жиденький оранжевый свет керосиновых ламп. В сыром ночном воздухе висел неистребимый запах гари и нечистот – тоскливый дух разрушенного жилья, взорванного уклада жизни и рухнувших надежд, густой смрад большой беды. От этого запаха и вида окружавших его развалин Глебу стало не по себе. Он давно потерял счет людям, которых собственноручно отправил на тот свет, но каждая война прежде всего заставляет страдать мирных людей, никогда не бравших в руки оружия и не причинивших никому зла, – разумеется, если не считать мелких бытовых склок, которых везде хватает. Он представил себе тысячи этих бедняг, бредущих по раскисшим, разбитым гусеницами тяжелых танков дорогам, сгибаясь под тяжестью своего жалкого скарба. Потом он подумал о тех, кто греет на всем этом руки. Большинство войн в наше время – это не только и не столько политика, сколько большой бизнес, думал Глеб, тенью скользя вдоль темной улицы. Жаль, что мое задание предполагает устранение лишь тех, кто вертится вокруг войны, отщипывая крохи то тут, то там. До организаторов не достать, да и вряд ли это возможно – ткнуть в кого-то одного пальцем и сказать: вот он. Он все это затеял, берите его, дорогие товарищи. Пусть ответит за все, бандитская морда… Конечно, в конце концов кто-то обязательно ответит, но это будет тот, кого успеют поймать, а вовсе не тот, кто во всем виновен. Вот, на Масхадова завели уголовное дело. А кто он такой? Пешка в каракулевой папахе, и больше ничего…
Эмоции, Глеб Петрович, сказал он себе, скользя вдоль стены большого, рассчитанного на тентованный грузовик каменного гаража, в котором, как он понял, теперь хранились цинковые гробы. Это все эмоции, а мы с вами, Глеб Петрович, люди военные, находящиеся при исполнении, и в своих действиях должны руководствоваться голосом разума и высшими государственными интересами. Жаль только, что интересы
