На душе вновь сделалось неспокойно. Со среды девушка безвылазно сидела дома, окно в своей комнате задернула занавесками, пролежала все дни в постели, накрытая с головой одеялом. Не могла ни есть, ни пить, болела голова и кружилась, как на аттракционе, при одном воспоминании о ледяных глазах. Лихорадило, бросало то в жар, то в холод, хотелось то плакать, то смеяться.
Вот и сейчас в носу закололо, к глазам подступили слезы, снова захотелось забраться в постель, уткнуться в подушку и заснуть. Лишь бы ни о чем не думать.
Катя нетвердой походкой двинулась в комнату родителей, но в последний момент передумала и пошла в свою. На сотовом было целых три пропущенных звонка от мамы.
«Не буду перезванивать», — решила девушка, опускаясь на кровать. Мать любила давать поручения, вроде «Сходи за хлебом», «Вытряси половик во дворе, пока снежок». Что-что, а во двор сегодня Катя не планировала выходить.
Сотовый настойчиво завибрировал. «Мама» — высветилось на экране.
«А может, она просто волнуется», — понадеялась девушка, поднося сотовый к уху.
— Ка-атя-я! — закричала мама. — Почему ты не подходишь к телефону? Ты чего там, совсем с ума сошла?
«Угадала», — невесело улыбнулась Катя, но вслух сказала:
— Мы же говорим, значит, подхожу. Ты что-то хотела?
— Хотела! Иди быстро к бабе Вале, у нее собака что-то блюет, надо в аптеку сбегать.
— Мама, но…
— Давай-давай, — рассердилась мать, — хватит умирать, совесть имей, баба Валя еле по квартире ползает.
— Я тоже!
— А ты молодая, — продолжал голос из трубки, — пять минут, туда и обратно, делов-то!
— Да ее собака постоянно блюет! — вскричала Катя и чуть тише добавила: — За столько лет пора бы к этому привыкнуть.
— Катерина, прекрати-ка мне, — мать избрала свой излюбленный тон взрослой женщины, наставляющей на путь истинный бестолкового ребенка, — баба Валя пожилой человек, где твое сострадание?
«Да, действительно, где оно?»
— Ладно, пойду, — яростно выдохнула Катя и с силой вдавила кнопку отбоя.
К глазам подкатили слезы.
«Собака блюет, надо же, — натягивая джинсы, горестно размышляла девушка, — а она каждый выходные блюет, дурацкая собака. Как сожрет очисток картофельных из помойного ведра — я в аптеку. А то, что я могу сегодня и не вернуться из этой аптеки, никого не волнует».
Катя надела толстовку, собрала волосы резинкой и вышла в коридор. Она долго стояла уже одетая возле закрытой на все замки двери и, сама того не желая, восстанавливала хронологию событий, которые, точно пленницу, заперли ее в четырех стенах.
«Раз — шаги за спиной; два — ощущение, что кто- то следит; три — странное поведение птиц с березы; четыре — человеческий отпечаток на тополе и зеленые глаза; пять — игра в снежки с невидимкой; шесть — человек в коричневой куртке, который растворился в воздухе; семь — чудесное спасенье от трамвая; восемь — бесполезный баллончик, первая встреча с Владом; девять — ворон с мертвыми глазами; десять — необъяснимое желание пойти в парк; одиннадцать — вторая встреча с Владом; двенадцать — нападение ворона с мертвыми глазами; тринадцать — Валерий Игнатьевич — вовсе не Валерий Игнатьевич; четырнадцать — Валерий Игнатьевич исчез…»
У нее было четырнадцать весомых причин, по которым следовало бы послать блюющую собаку бабы Вали ко всем чертям. И не испытывать при этом угрызений совести.
Катя вышла на площадку, закрыла дверь и со всех ног помчалась вниз по лестнице.
Белый от снега двор был пуст, у парадной уже зажегся фонарь. Девушка обернулась и взглянула на дом — во всех окнах, кроме ее квартиры, горел свет, мелькали силуэты людей. Спокойный мирок — за стеклом, где все просто и понятно. Где одиночество — оно и в Африке одиночество, а мистика только по телику. Совсем недавно она сама так жила. Иной раз казалось все слишком пресным, не хватало остроты в ее главном жизненном блюде. Остроты добавилось, но столько, что она с первой же ложки чуть не задохнулась от страха.
Руки без рукавиц быстро замерзли, Катя спрятала их в карманы пальто и зашагала к проходу между домами. Аптека находилась всего в пяти минутах ходьбы. «Первая помощь» — светились буквы на спасательном красно-белом круге над входом.
Продавщица мило улыбнулась и выставила на прилавок бутылек с лекарством.
— Привет Жученьке, — пожелала она.
Катя молча кивнула. Бабу Валю с Жучкой знали все продавцы ближайших аптек. Это была самая больная парочка в округе. Жили они, к счастью, рядом — в соседнем доме, на втором этаже.
На лестничной клетке не горел свет, а баба Валя, как назло, долго не открывала дверь. Девушка снова нажала кнопку звонка и, заслышав щелчок отодвигаемой щеколды, вздохнула. Но дверь ей так никто и не открыл, вместо этого распахнулась соседняя и с размаха ударила ее. Катя вжалась в стену со щитком. Из недр квартиры понесло как из винного погреба — вышли четверо. Соседа она знала. Парень девятнадцати лет с одной судимостью и татуировкой дракона на щеке. Троих его дружков впервые видела.
— Эй, — обрадовался парень, указывая на нее и щелкая пальцами в попытке вспомнить имя, — это же эта, как ее… ну эта…
— Катя, — нехотя подсказала девушка.
— Точно! — обнажил лошадиные зубы сосед бабы Вали. — Пацаны, это Катька. Я ее качал на ручках, когда она мне еще в пупок дышала!
Дружки загоготали, сверкая в полутьме глазами. А один из них, коренастый, обмотанный бело-голубым шарфом «Зенит», уточнил:
— Генка, ты уверен, что это был пупок?
Гена окинул назад голову и расхохотался.
Тогда-то то и выползла баба Валя.
— Чего расшумелись, оболтусы, — закряхтела она, размахивая палкой в приоткрытую дверь. — Только болтаетесь, старухе житья не даете! У-у-у, я вас, падлюги!
— Да это не мы, — посерьезнел Генка, — вот, это ваша Катя пришла.
— Я лекарство принесла. — Катя вынула из кармана бутылочку и протянула старухе.
— Чего же так долго, — заворчала баба Валя, — я еще три часа назад матери твоей звонила! Тут помрешь, никто стакан воды не подаст! — Она выхватила бутылку с лекарством. — Ну проходи, давай, чего стала!
— Да я, пожалуй, пойду… — замялась Катя.
— А мы это, — забасил Генка, — проводить можем.
Баба Валя снова затрясла своей палкой.
— Пошли отсюда, пошли вон, хулиганье проклятое!
Парни, громко гогоча, побежали по лестнице, а Катя вошла в пропахшую лекарствами прихожую. Из комнаты, клацая когтями по линолеуму, на прямых лапах вышла разжиревшая Жучка. Большие выпученные глаза уставились на гостью, скрученный в баранку хвост зашевелился. Катя натянуто улыбнулась. Стало стыдно. И перед собакой, которую когда-то любила всем сердцем, и перед сгорбленной старухой.
— Иди, чай себе наливай, — скомандовала баба Валя, — печенье возьми из пакета.
Девушка послушно пошла на кухню. Не могла по- другому. Всегда, приходя сюда, она делала то, чего от нее хотели. Жалость перемешивалась со стыдом за все те ужасные мысли, которые проносились в голове, когда мать или отец заставляли в очередной раз идти к бабе Вале. Посидеть со старухой и ее собакой, выпить чаю, съесть сухого печенья — это было меньшее, что она могла сделать, чтобы внутри рассосался мерзкой комок ненависти к самой себе.
Катя налила в кружку с отбитой ручкой чай, взяла из пакета печенье «Мария» и уселась на скрипучий стул.
