Питер ухмыльнулся, огладил большим пальцем густые рыжие усы, отпущенные им «для солидности».
«Если моих деток вспомнить, то о покое останется только мечтать. А о вашей родне я пока мало знаю!»
«Да тоже не легче! — признался Умберто. — Мальчишки еще ничего рождаются: ну, намочат пеленки или живот закрутит — поорут малость, а так — титьки поедят, и дальше дрыхнуть. А вот девки страсть беспокойные! И попервости болеть начинают беспрерывно: то понос, то золотуха, то задница сопреет, то молочница прицепится. А уж вертлявые!..»
Он покачал головой, вспомнив первую их с Агатой дочку. Та тоже изрядно потрепала им нервы, захлебываясь плачем всякий раз, когда они пытались уложить ее в кроватку. Так и приходилось носить по очереди на руках весь день, а на ночь укладывать в супружескую кровать с риском придавить ее невзначай во сне. Смышленая была девочка, языки схватывала на лету, к семи годам уже свободно лопотала на французском и испанском, а когда пыталась секретничать от матери с отцом — переходила на известный только им двоим немецкий.
Умберто вздохнул, вспомнив, как пришлось разворачивать с половины дороги телегу Отца Балтазара, когда подстанывавшая от толчков Клара вдруг перестала дышать и затихла. Два дня всего и болела: с утра жаловалась на живот, к вечеру срыгнула травяной чай, которым пыталась отпоить ее Агата, а ночью впала в беспамятство. Надо было сразу везти ее в город, в больницу, но пока сходили за Матерью Кларой, пока уговорили Отца Балтазара, пока запрягли лошадь в повозку… Одним маленьким гробиком на деревенском кладбище стало больше.
Кофе Лусинда сварила на новой спиртовке. Умберто потянул носом, когда она ее зажигала, хмыкнул, уловив запах кашасы.
«Не жалко продукт переводить?»
«Да черт с ним! — Питер небрежно махнул ладонью. — Этого добра можно нагнать сколько угодно!»
Это он правду сказал, Питер. За последний год поле, закрепленное за домом Лусинды, значительно удлинилось к реке и стало давать урожай вдвое больше прежнего.
От ежедневной тяжелой работы О'Брайан сильно изменился. Дурной жир сгорел, лишняя вода вышла горьким потом, растворив склеротические бляшки и тромбы. Сейчас Питер представлял собой двести фунтов сплошных мышц, костей и жил, затянутых в веснушчатую ирландскую кожу, слишком чувствительную к местному солнцу и оттого постоянно шелушащуюся на всех открытых участках. Особенно он гордился заново отросшими рыжими кудрями и усами, причем если первые он решался стричь не чаще двух раз в год, отпуская до плеч, то вторые подравнивал ежедневно.
«Я чего зашел, Питер, — начал Умберто, отхлебнув кофе, — я с неделю буду занят, поэтому со школой придется повременить…»
«Что так? — поднял бровь О'Брайан. — Проблемы?»
«Да так… — помялся Умберто. — Личные причины!»
«С Агатой цапнулся? — предположил Питер. — Так давай у меня заниматься!»
Они говорили о взаимных уроках. Три (а зимой, когда не нужно было работать в поле, и пять вечеров в неделю) проводили они, сидя рядом при свете керосиновой лампы. Не всегда такие посиделки заканчивались мирно, но чаще мужчинам удавалось обходиться без споров: Умберто знакомился с азами химии и физики, математики, литературы и истории, в свою очередь обучая инженера изученным за долгую и бурную жизнь языкам и обычаям разных стран. Дело облегчалось тем, что Питер по одному из последних заказов, доставленных из Манауса, получил чуть не две тысячи книг. Из них сотня — школьные и университетские учебники, еще сотня — различные справочники, а остальные представляли собой причудливый набор беллетристики и поэзии, разбавленной монографиями по истории, мемуарами и книгами о путешествиях. «Я чувствую себя Робинзоном Крузо, — сказал он как-то Умберто по поводу непрерывно доставляемых в его адрес деревянных ящиков. — Только в отличие от Крузо я заранее могу предположить, что именно мне предстоит в будущем».
Естественно, что свою лихорадочную деятельность Питер начал далеко не сразу. После его возвращения вечером того дня, когда произошло объяснение, Умберто засомневался: выйдет ли из американца что-либо путное. Не сказав ни слова, Питер по приезде из города выставил ему на крыльцо картонную коробку с пивными бутылками, если верить маркировке которых — с давно истекшим сроком годности, свалил на них пачку свежих, еще пахнущих типографской краской газет двадцатилетней давности и ушел к себе в дом. Умберто не пытался его успокоить — каждый должен переварить возможность вот так просто отправляться в прошлое самостоятельно, однако до полуночи просидел на веранде в кресле-качалке, прислушиваясь к звукам, доносящимся с соседнего участка.
Бурное объяснение между юной женой, оказавшейся вчетверо старше своего пожилого мужа, началось и закончилось в первый же час после возвращения того из Сан-Себастьяно. Потом все стихло, но Умберто продолжал делать то, чему научился в совершенстве, — ждать. И только после полуночи, когда он услышал сдавленные звуки рвоты и кашля из соседнего сада, он понял, что Питер в качестве лекарства выбрал литровую бутылку виски, слегка ошибившись в дозировке.
На следующий день Умберто работал на стройке один, к вечеру выбрав грунт в котловане под фундамент на полметра. Инженер появился уже на закате, помятый, с опухшим лицом и красными глазами. Постоял рядом, слегка покачиваясь и засунув руки в карманы штанов, но ничего не сказал. Умберто не затевал с ним разговоров: просто копал и отбрасывал землю, подравнивал стенки и дно котлована, изредка меняя штыковую лопату на совковую.
Американец ушел и пробовал продолжить одиночную пьянку, но едва осилил стакан и свалился спать. Уехал он на работу только в понедельник после обеда, вялый и бледно-зеленый с похмелья, чудом не разбившись по дороге на служебном джипе, не умерев от инфаркта, инсульта и прочих болячек. Потом Питер рассказывал, что всю неделю ежедневно звонил детям, истратив кучу денег на связь через спутник и пытаясь убедиться в своем здравом рассудке. Еще через неделю успокоился, снова съездил в Сан- Себастьяно и, наконец, осознал, что ситуация, в которой он оказался против своей воли, помимо неочевидных потерь открывает перед ним и неограниченные возможности. И почти сразу запустил массу процессов по подготовке к исчезновению из внешнего мира. В него он все равно не смог бы вернуться — уже планировался перенос строительного лагеря на запад.
За оставшееся время он успел переоформить дом в Денвере на детей, продать через агентство машину, обратить в деньги имеющийся пакет акций, открыть счет в одном из банков Манауса и перевести на него все средства. И, несмотря на то, что каждый шаг был сопряжен с неимоверными трудностями, связанными с его неспособностью покидать четырех- или пятикилометровую зону вокруг деревни без риска оказаться в другом времени, он полностью выполнил свои задумки.
К концу месяца он охрип от бесконечной ругани по телефону с менеджерами манаусских банков, посольством США в Бразилиа и вице-президентом собственной компании. Это еще больше запутало ситуацию, потому что даже собственные дети перестали узнавать его голос, доносящийся с другого континента. Ему пришлось вызвать на строительный участок самого уважаемого нотариуса из Сан- Себастьяно и просить коллег удостоверить его личность при оформлении доверенностей на совершение всех запланированных им сделок. Дольше всех сопротивлялись банки, но когда на счета упали первые сто тысяч долларов, переведенные из Центрального банка Денвера, они позабыли свои сомнения.
Остальное было делом техники и ирландского упорства. Заказы на материалы и оборудование размещались в Манаусе. После подтверждения готовности перечислялись деньги. Автомобили с грузами встречались на местной дороге, ведущей к Трансамазонскому шоссе, и сворачивали на неприметную лесную грунтовку, которая вела в крошечную деревушку из двух десятков домов. Иногда водители при проезде через Сан-Себастьяно пытались выяснить название этого поселения, но владельцы закусочных, обычно знающие все на свете, в ответ только пожимали плечами — нет в той стороне никаких деревень!
А Питер благополучно дотянул до окончания контракта, поручив Тони Блумквисту, своему заместителю, выбор площадки под новый лагерь строителей и ее обустройство. Сам же остался на старом месте контролировать вывоз имущества и оборудования, объяснив, что не хочет далеко уезжать от молодой жены. Пришлось выслушать немало шуток по поводу «седины в бороду», но Питер пожертвовал бычком и пятью поросятами, организовав стол для иностранных и местных строителей и пригласив на банкет Лусинду. С тех
