голову. – Я принес тебе поесть и подумаю, что с тобой дальше делать.
– Спасибо.
Маша выбралась из-под кровати, села на ковре, сложив ноги по-турецки. Она ела сало с хлебом, огурцы, помидоры, не разбирая, быстрее бы запихнуть, проглотить, словно боялась, что Смирнов заберет у нее еду, скажет: «Стоп, хватит!» Когда блюдо оказалось пустым, Маша облизала пальцы и с тоской посмотрела на Смирнова:
– Еще что-нибудь есть?
– В холодильнике есть пиво, но я тебе не советую мешать его с водкой. Девушка вздохнула:
– Есть хочется.
– Это тебе только кажется. Посиди минут десять, почувствуешь, что сыта.
– Может быть, – произнесла Маша и обреченно уронила голову. Затем закрыла лицо руками и горько заплакала.
– Не плачь, слезами горю не поможешь, ты это, наверное, знаешь.
– Знаю, но ничего не могу с собой поделать, – сквозь слезы пробормотала девушка. – Ни документов, ни денег, ни даже одежды у меня нет.
– Вот и давай подумаем, как эти вопросы решить-развязать. Плакать не стоит, сколько ни реви, ни на шаг к решению проблемы не приблизишься. Отсюда тебе надо как можно скорее уходить. Не ровен час, Рыбчинский сообразит и вернется.
– Да, они такие, – сказала Маша, – этот дом они вверх ногами перевернут. Они искать умеют, можешь мне поверить, я это знаю.
– Тем более, – хрустнув суставами пальцев, сказал Смирнов. – Сейчас я соображу, с чего начать.
– С чего, с чего… Бежать отсюда надо!
– Сказать просто, а как провернуть побег – вот в чем вопрос. Знаешь, что мы сделаем? Я тебя, наверное, в машине спрячу, а потом выпущу. Так оно будет вернее.
– В какой машине?
– В своем джипе.
– Где машина стоит?
– У дома, куда она денется?
– И где вы меня выпустите?
– Через границу я тебя перевезти не смогу, это уж точно, но довезти отсюда до ближайшего населенного пункта, может быть, удастся.
– Увезите меня отсюда! – с мольбой в голосе и со слезами на глазах сказала Маша. Она смотрела на него так, как тонущий в океане смотрит на проходящий корабль.
– Думаю, часа за три твоя одежда высохнет, обогреватель мощный.
– А если они вернутся?
– Что ж, может случиться и такое. Будем надеяться, что им не придет в голову искать тебя здесь.
– Я сейчас одежду постираю.
– Не надо ее стирать, – сказал Смирнов. – Он выкатил электрокамин, воткнул его в розетку, включил на всю мощность, разложил на нем одежду, перед этим тщательно отжав ее над умывальником. – Ну вот, порядок.
От одежды над обогревателем заклубился пар.
– Сигарету можно? – спросила Маша.
– Не вопрос, – протягивая пачку, сказал Смирнов. – Охраны там много? – негромко спросил он, щелкая зажигалкой.
– Где?
– На самой базе.
– Не знаю, наверное, много.
– Сколько человек?
– Может, человек тридцать. Но там даже те, кто в химлаборатории работают, с оружием ходят. Посторонний заехать туда не сможет, хотя я точно не знаю, – передернула плечами Пирогова, – как там и что. Я через проволоку лезла, как они меня не заметили, не понимаю. Видела, прошел охранник, подождала немного – и ползком в канаву, а потом пробралась под колючкой, побежала к лесу.
– Смелая ты девушка.
– А что мне оставалось, сгнить в подземелье? Я уже все передумала, я была готова умереть. Они насилуют девчонок, каждый, кто захочет. Им отказать нельзя – бьют резиновыми палками. Вообще, они нас за людей не считают, относятся хуже, чем к собакам. А псы у них – немецкие овчарки, огромные, злющие. Если такая поймает, разорвет на части.
– А где ты так плавать научилась?
– Я плаванием занималась пять лет, в бассейн ходила. Если бы вода не такая холодная была, я бы могла километров пять плыть, а так ногу сводить начало, да и силы кончились. Не кормили, сволочи, совсем! Думала, утону, ну и черт с ним! А потом злость в душе поднялась, не доставлю гадам удовольствие. Тебя как увидела, испугалась, думала, один из них.
– Я это понял, – произнес Смирнов, – потому и боялся тебя испугать, – он забрал окурок, погасил его в пепельнице.
В два часа ночи в коридоре раздался топот.
– Прячься! – приказал Смирнов. Маша забралась под кровать.
– Шеф! Шеф! – услышал Смирнов испуганный голос одного из водителей. – Там Петраков кончается!
– Что значит «кончается»!? – имитируя заспанный голос, пробурчал Смирнов. – Сейчас иду.
Петраков лежал на кровати бледный как полотно, держась руками за живот:
– Семен Семеныч, помираю я, – сказал бывший десантник, слабо шевеля губами, – так скрутило, что шевельнуться не могу.
– Дайте ему активированного угля.
– Уже весь уголь сожрал, – сказали водители. – Может, ему водки или чая крепкого? В больницу его отправить надо.
«Какая к черту больница, – подумал Семен Семенович, – этого только не хватало! Рыбчинскому позвонить, что ли?»
Рыбчинский водителями не распоряжался. Дело Рыбчинского – загрузить, проводить, встретить, а водители – они люди Смирнова, и за них в ответе он.
– В четыре трогаем, мужики. До границы бы дотянуть, а там разберемся. Майор встретит, в Бресте Петракова в больницу определит.
– Может, его к тому времени отпустит?
– Может, отпустит, – слабым голосом говорил Петраков, вытирая тыльной стороной ладони холодный пот с бледного лица.
– Говорили тебе, не жри столько грибов!
– Не буду больше, не напоминай, – ответил Петраков. – Ложитесь спать, отдыхайте, мужики, не обращайте на меня внимания, – Петраков сбросил ноги с кровати и тут же, резко подхватившись, зажимая руками рот, побежал в туалет.
– Вот, сволочь, – сказал один из водителей, – жрал не в себя, вот и расплачивается теперь.
– Но вы как, вы же тоже грибы ели?
– Нормально, шеф, – сказали водители. – Выспаться, гад, не дает.
Умывшись, Петраков вышел из туалета и, держась за стену, двинулся к кровати.
– Этого только не хватало! – пробурчал Семен Семенович, возвращаясь в свою комнату. – Вылезай, – бросил он.
Маша вылезла.
– Одевайся, я тебя сейчас в машину отведу, спрячу.
Маша быстро переоделась в сухую одежду. Смирнов открыл окно.
– Вылезай на улицу, – сказал он девушке, – следом за мной.
Смирнов выпрыгнул первым, помог выбраться Маше. Она была на удивление легкой, как ребенок. «Кожа
