Понимаете, вы все время всех пугаете! Вот мы вас на картошку направили - прекрасный воздух, поля... Через день мне звонят: 'Этот ваш тип тут народ пугает, по ночам чертом прикидывается...' А не надо, Семенов! Не надо тренироваться в переходе границы и ходить по полю на кабаньих копытах!
Ну, я не знаю, куда вас еще послать... Вы у матери были? 'У какой, у какой' - у своей! Нет? Ну так съездите пока, проведайте, мы пока тут подумаем...
Слушайте! Погодите! В радиомастерскую! А, нет, я вспомнил, там вы уже работали... Да-да, я помню. Помню, как вы на дом выезжали, магнитофон чинили. Да. И по своей чекистской привычке микрофон в ножку стула вставили...
Куда хотите? Грузчиком? В мебельный магазин? Но вы ведь там уже были! Вы думаете, они забыли тот скандал? Слушайте, Семенов, ну так, честно, между нами: кто вас тогда за язык тянул, а? Ну подошел к вам человек, спросил: 'У вас продается славянский шкаф?' Кто вас просил отвечать: 'Шкаф продан, есть никелированная кровать с тумбочкой'? В результате магазин и шкаф никому не продал, и покупателей потерял! Теперь все говорят: 'А, тут какими-то старыми кроватями торгуют'...
Вот есть тут у меня одно местечко... В школу, физруком... Ой, нет, я вспомнил! Вы же там уже преуспели... Да-да, хорошая была эстафета - прыжки в наручниках...
Стойте - кажется, я придумал! Но это - ваш последний шанс. Сейчас, вы знаете, народ в Израиль уезжает, но это - целое дело: ОВИР, анкеты, паспорта, билеты... И потом, самое главное - для этого обязательно надо быть евреем... А вы организуйте конкурирующую фирму по заброске. Ну, через свои окна в границе - бывших коллег подключите... И никакой дискриминации по национальному признаку - да к вам православные толпой повалят!
Представляете: официально - всякие мучения, а у вас - со всеми удобствами! Ночью летит самолет без опознавательных знаков, летчик говорит: 'Под нами - Тель-Авив'. И вы: 'Абрам Соломоныч, пошел!..' И он затяжным... Кто? Да русский, конечно, это у него кличка такая: 'Абрам Соломоныч'...
Что, нравится? Ну идите, действуйте. Ну что еще? Господи, ну что вы так далеко заглядываете? Русских - сто миллионов, когда еще они кончатся! А кончатся - я не знаю, на татар перейдете... Не бойтесь, на ваш век хватит!..
В Разливе...
Сказать вам, что в настоящее время я живу в сумасшедшем доме, - это значит ничего не сказать... Потому что сегодня любой дом - сумасшедший. Я вам больше скажу: сегодня такая жизнь, что вместо любого адреса, скажем 'Тверская, дом 17' спокойненько можно писать - 'Тверская, сумасшедший дом семнадцать'...
И все у нас было как у людей - никаких там эксцессов, никто Македонским или Наполеоном не прикидывался, потому что у нас публика в основном образованная, все знают, что Наполеон - это торт... А уж тортом прикинуться - это вообще последнее дело...
Правда, была в женской палате одна дама... Ее как-то ночью из-под санитара Василия вытащили... Она при этом кричала, что она - Анна Каренина, а Василия приняла за паровоз, вот под него и легла... А Василий при этом делал так: 'У-у, чух-чух-чух...'.
Но до скандала не дошло. Вася объяснил, что применял к пациентке метод щадящей психотерапии. Это когда, если кто кем-нибудь прикинется, ему морду не бьют, а щадят - кивают и всячески подыгрывают...
И все у нас было тихо, пока не пошли в наш сумасшедший дом косяком бывшие партработники. Свихнулись-то они давно, сразу после отмены руководящей роли КПСС. Но, видно, какое-то время еще держались, надеясь, что старое назад вернется. А когда поняли, что шиш им с маслом, - тут они окончательно мозгами и поехали...
В среду к нам в палату Ленина привезли... У нас уже были свой Каменев, свой Дзержинский, а Ленина еще не было...
Мы, дураки, конечно, обрадовались. Но вы нас тоже поймите - ну что нам этот Дзержинский? Он или обои ест, или стоит два часа у умывальника в туалете и всех подслушивает. А если увидит, что его засекли, сразу воду включает, мыло берет и приговаривает: 'У чекиста должны быть чистые руки...'
Нет, конечно, с Лениным вроде как веселей стало...
Ну, что сказать про него? Нас из третьей палаты часто спрашивают: какая у Ильича главная черта? И я всегда отвечаю: 'Простота. Прост, как правда...'
Когда санитар Василий привел его к нам, он поздоровался со всеми запросто, за руку, а с Урицким даже за ногу, тот в это время на люстре висел, качался...
Подошел ко мне:
- Ленин, Владимир Ильич...
- Очень приятно, - говорю. - Давно это у вас?
- Да месяца три, - отвечает. - Смотрю - лысеть начал, бородка пошла, закартавил... А вы здесь с чем, батенька?
- А что я? - говорю. - Я-то нормальный, я-то случайно тут.
- Понятно-понятно, - Ленин говорит. - Ваша как фамилия?
- Моя - Зиновьев, - отвечаю.
Тут санитар Василий ему газеты принес.
- Товарищ Василий, - Ленин спрашивает, - это что, вся пресса? А где же черносотенные издания?
И Василий в соответствии с щадящей психотерапией стал выкручиваться, говорить, что в следующий раз обязательно, а Ленин его чехвостил за нерадивость...
Но тут в палату заглянул какой-то тип в женском платье.
- Керенский? - встрепенулся Ленин и тут же нахлобучил парик и достал документы на имя немого финского батрака...
- Да нет, - сказал тип в платье, - я просто 'голубой'...
Но Владимир Ильич - не дальтоник какой-нибудь, он видел, что платье на мужике не голубое, а вовсе розовое, заподозрил обман и решил на всякий случай скрыться от ищеек Керенского...
Ленин вытащил свою кровать на середину палаты, сделал из простыни шалаш, юркнул в него, а мы всей палатой напрудили вокруг - получился Разлив... И мы с Дзержинским по очереди плавали к Ильичу на ночных суднах...
Вышколенный медперсонал в соответствии со своими щадящими методами сквозь пальцы смотрел на наши штучки, тем более что Ленин до поры до времени тихо сидел себе в шалаше, никого не трогал, и няньки, разнося завтрак, по утрам подходили ко мне или к Дзержинскому, протягивали тарелку, подмигивали и говорили: 'Отвезите Ильичу...'
Каждый раз, когда мы подплывали, Ленин выскакивал из шалаша, как кукушка из часов, и спрашивал:
- Ну, не созрела еще революционная ситуация?
И мы отвечали, мол, нет, не созрела... Между нами говоря, чего ей было-то особенно зреть? Жили мы неплохо, тихонько защищали себе интересы рабочего класса. Рабочий класс был у нас в двадцать третьей палате, там выздоравливающие занимались трудотерапией - клеили конверты. Мы эту палату называли 'почтой'. И было там все нормально, только паренек один, из Луганска, он себя все Ворошиловым называл, все время ел клей...
Ну, Ильич, конечно, расстраивался, когда узнавал, что ситуация еще не созрела, ел вяло...
Вообще-то в еде он был неприхотлив, но вот на воле узаконили частную собственность, и он стал принюхиваться к каждому кусочку колбасы и с подозрением спрашивал:
- Это социалистическим способом сделано? Не в результате эксплуатации человека человеком?
И мы наперебой говорили ему:
- Ну что вы, Владимир Ильич! Как можно - конечно, не в результате... Вы колбаску-то на срез
