Черт возьми, как из одного человека могло вылиться столько крови? Ну ладно, пусть будет раненый. Этого бедолагу занесло в ваш сад, потом он опять выбрался на дорогу и, истекая кровью, пьяный, побрел не зная куда. Ну как?
– Замечательная версия, – сказал я невозмутимо. – И вы собираетесь идти по следу?
– Да.
– Сейчас же?
– Да. А вы?
– Чуть позже я догоню вас. Вы сразу поедете на опушку леса?
– Да. Вы услышите, как мы будем перекликаться. Макс Фортон, вы едете? А вы, Ле Биан? Ну, хорошо. Возьмите двуколку.
Немилосердно топая сапогами, бригадир свернул за угол и исчез из виду. Вскоре он появился, восседая на крупной серой масти лошади: белоснежный мундир с желтой отделкой, сияющая сабля у седла. Небольшая толпа женщин в белых чепцах и ребятишек поспешно расступилась, когда Дюран тронул коня шпорами и поскакал, сопровождаемый двумя конными жандармами. Вслед за ними тронулась двуколка, увозя мэра и аптекаря.
– Вы едете? – осведомился Ле Биан.
– Через четверть часа, – ответил я и вошел в дом. Первое, что я увидел, была мертвая голова, бьющаяся в оконное стекло. Поколебавшись, я прошел через комнату и поднял раму. Тварь выпорхнула, покружилась над клумбой и полетела к морю через пустошь. Я собрал слуг и задал им несколько вопросов. Ни Жозефина, ни Катрин, ни Жан Мари Трегунк не слышали ничего подозрительного. Я приказал Тре-гунку оседлать лошадь. Пока я разговаривал со слугами, в комнату вошла Лиз.
– Дик, дорогой, ты должен мне все рассказать, – серьезно сказала она.
– Рассказывать-то не о чем: пьяная ссора, кто-то ранен…
– Но ты куда-то едешь. Куда, Дик?
– Недалеко, на опушку Керселекского леса. Дюран, мэр и Фортон уже отправились по… по следу.
– По какому следу?
– Ничего страшного, просто немного крови.
– Где они нашли ее?
– На дороге, перед нашим садом. Лиз перекрестилась.
– И… и след подходит к дому?
– Да.
– Близко?
– К самому окну, – сказал я, отбросив осторожности. Она сжала мою руку и сказала: «Ночью я видела сон…»
– То же самое… – промолвил я и осекся, вспомнив разряженный револьвер.
– Мне снилось, что ты подвергаешься смертельной опасности. Но я не могла двинуть ни рукой, ни ногой, чтобы спасти тебя. Потом у тебя был револьвер, и я закричала тебе: «Стреляй!»
– И я стрелял… – не выдержав, закричал я.
– Ты… ты стрелял?
Я обнял жену. «Дорогая, произошло что-то странное, что-то, в чем я пока не могу разобраться. Но, конечно, какое-то объяснение этому есть. Мне кажется, что ночью я стрелял в Черного монаха».
– Ах! – вырвалось у Лиз.
– Ты это видела во сне?
– Да, да! Я умоляла тебя стрелять…
– Что я и сделал.
Мы стояли молча, я держал ее в объятьях и чувствовал, как бьется ее сердце.
– Дик, – нарушила молчание она, – может быть, ты убил кого-то или что-то.
– Если это «что-то» было человеком, то я не промахнулся, – мрачно отозвался я. – А это был человек, – собравшись с духом, признал я.
– Разумеется, человек, – продолжал я, чувствуя себя на краю пропасти. – Дело ясное. Не пьяный забияка, как думает Дюран, а какой-то деревенский шутник поплатился за свой розыгрыш. Наверняка я попал в него несколько раз, и он уполз умирать в Керселекский лес. Это ужасно, я не могу себе простить, что стрелял так поспешно. Да еще эти два идиота, Ле Биан и Макс Фортон, испытывали мои нервы до тех пор, пока я не превратился в истерика, – в сердцах заключил я.
– Ты стрелял. Но ведь оконное стекло… – начала было Лиз.
– Значит окно было открыто. Что касается всего остального… Нервы разыгрались. Придет доктор и в два счета расправится с этим Черным монахом.
Я выглянул в окно. Трегунк ждал меня у ворот, держа на поводу оседланную лошадь.
– Дорогая, мне лучше присоединиться к Дюрану и остальным.
– Я с тобой.
– Нет.
– Пожалуйста, Дик!
– Ни в коем случае!
– Я умру от тревоги за тебя.
– Езда верхом слишком утомительна, не говоря уже о том неприятном зрелище, которое тебя там может ожидать. Лиз, неужели ты думаешь, что в этом деле действительно замешано нечто сверхъестественное?
– Дик! – нежно произнесла она, – я – бретонка. И обвив руками мою шею, она продолжала. – Смерть есть дар божий. Мне не страшна она, покуда мы вместе. Но когда я одна, я боюсь, что Бог отберет у меня моего мужа.
Мы поцеловались спокойно и просто как дети. Затем Лиз пошла переодеться, а я вышел подождать ее в саду.
Она выбежала из дому, натягивая на ходу перчатки. Я помог ей справиться с лошадью, отдал Трегунку торопливый приказ и вспрыгнул в седло.
Утро было прекрасным. Бок о бок со мной скакала Лиз, и все мысли о прошедших и будущих ужасах вылетели у меня из головы. Мом увязался за нами. Я просил Трегунка не выпускать его, опасаясь, что Мом попадет под копыта, но противный пес как ни в чем не бывало трусил за лошадью Лиз. – «Не беда, – подумал я, – безмозглому щенку уж конечно не повредит удар копытом по голове».
У часовни Сэн-Гилдасской богоматери мы задержались. Я снял шляпу, Лиз перекрестилась и, отпустив поводья, мы во весь опор помчались к Керселекскому лесу.
Во время езды мы говорили мало. Я больше любовался своей женой. Изящная фигура, прелестное лицо, золотые волнистые волосы – она была воплощением молодости и красоты.
Краем глаза я видел нашего лукавого Мома, самозабвенно прыгающего в опасной близости от лошадиных подков. У самых скал дорога делала крутой поворот. Огромный баклан поднялся с черного валуна и пролетел над нами, тяжело хлопая крыльями. Лошадь Лиз встала на дыбы. Но Лиз успокоила ее и указала хлыстом на птицу.
– Вижу, – отозвался я. – По-моему, она показывает нам путь. Любопытно будет увидеть баклана в лесу.
– Это плохой знак, – прошептала Лиз. – Ты знаешь местную пословицу: баклан летит от моря – в лесу хохочет смерть?
– Хорошо бы, – пожелал я, – чтоб в Бретани было поменьше пословиц.
Лес встал перед нами. Я уже видел блеск жандармских нашивок и серебряных пуговиц на камзоле Ле Биана. Легко перескочив низкую изгородь, мы направили лошадей туда, где оживленно переговаривались о чем-то Дюран и Ле Биан.
Они церемонно поклонились Лиз.
– Чудовищно! Потоки крови! – пропищал мэр, обращаясь к нам. – Месье Даррел, я думаю, мадам едва ли
