Кришан Чандар
Гостиница в Алаабаде
Добравшись до Пир Панджала, я почувствовал, что смертельно устал. Подъем был крут, да и дорога – неровной. В шесть часов пополудни солнце уже светило тускло, как будто оно тоже устало. Ложившиеся на дорогу тени ореховых деревьев спустились и стали длиннее. В воздухе повеяло вечерней прохладой. Мои ноги в стременах давно уже онемели и сейчас давали о себе знать легким покалыванием в ступнях. Это покалывание усиливалось и, поднимаясь вверх, добралось до икр. Я соскочил с мула. Мой слуга, ехавший за мной на другом муле, тоже спрыгнул на землю. Теперь мы оба молча пешком поднимались на гору Пир Панджала. Вот уже и вершина, где находится могила Пира. Неподалеку стояло безлистое дерево, на ветвях которого висели сотни узелков. Их вешали сюда паломники, приходящие на могилу Пира. К мулам подошел погонщик и расседлал их. Потом, почтительно поклонившись могиле, направился в лавочку напротив пить чай. Другой погонщик снял мои вещи с третьего мула и повалил его на землю. Он, наверное, так же устал, как и я. Слуга налил мне чаю из бутылки. Положил в рис масло и патоку, полил все фруктовым соком и накормил меня. Потом он долго растирал мне ноги, и сон начал смыкать мои веки. Я повернулся спиной к могиле и задремал.
Ко мне подошел погонщик и разбудил меня, сказав:
– Господин, это могила Пир-сахиба, нельзя спать к ней спиной.
Мой слуга тоже вмешался:
– Послушайтесь меня. Не надо спать. Уже вечер наступает, а нам еще нужно добраться до алаабадской гостиницы. Дорога туда идет через густой лес…
Я взглянул вниз. Мы находились на высоте тринадцати тысяч футов. Вокруг нас тянулись высокие горные цепи. На фоне голубого неба их холодные, снежные вершины сверкали в лучах заходящего солнца, как золотые кубки. А на шесть тысяч футов вниз уходила, ужасающая пропасть. Дальше начинался Алаабадский лес, где была прекрасная охота на леопардов, медведей и оленей. Там, в лесу, на небольшой поляне стояла Алаабадская гостиница. Одинокий лес мерцал, как драгоценный голубой камень, среди бархатистой зелени лугов.
– Алаабадская гостиница недалеко, – сказал я, – вон она внизу, и потом почему мы должны бояться леса? Ведь у нас есть ружья.
– Мулы испугаются, – ответил другой погонщик. – Кто сможет пойти в этот лес ночью, сахиб? Это опасно для жизни.
– Не надо спать, господин, – сказал мой слуга, – отдохните еще минут пятнадцать – двадцать, и поедем.
– Хорошо, – сказал я спокойно и, встав, чтобы скрыть свое недовольство, направился к склону, по которому мы поднялись сюда.
– Я сейчас вернусь, только схожу к роднику.
В тени деревьев маленькой лощинки, в трехстах – четырехстах футах от вершины, тихо журчал этот красивый родник. Вода в нем была холодной и сладкой, а берега густо поросли кустами ягод. Я срывал ягоды и ел их. Вдруг где-то неподалеку в кустах раздался шорох. Я насторожился. Эти серые и темнокоричневые ягоды были любимым лакомством медведей. Может, и сейчас медведь лакомится ими или лесным медом. Я внимательно посмотрел в чащу кустов. Там двигалось что-то черное. Медленно, стараясь не шуметь, я начал отступать назад. Вдруг это черное выпрямилось, и я решил, что пришел мой конец.
Но это был не медведь. Это была красивая девушка гуджератка в черной одежде. У нее был белый, как снег, подбородок, румяные, как яблоко, щеки, и глаза нежные, как цветы нарцисса.
Удивительно, почему на высоте в двенадцать тысяч футов каждый предмет становится таким красивым. Возьмите тех же женщин. Женщина – это домашнее животное. Крик, ссоры день и ночь. Увидишь ее и сразу вспоминаешь жир на лице, пот, ее запах, кухню. Вероятно, на высоте в двенадцать тысяч футов земля находится очень близко от неба. Поэтому и вода в роднике такая прозрачная и сладкая, и воздух так чист и напоен ароматом цветов, и даже эта гуджератка, которая внизу бывает смуглой до черноты, толстой, как буйволица, и некрасивой, здесь такая тонкая и изящная, и все краски такие нежные и золотистые, как будто лучи солнца купаются в утренней дымке и сверкают на капельках росы.
– Ты меня испугала, – сказал я девушке, – я подумал, что это медведь.
Она рассмеялась:
– Вы не здешний и поэтому так говорите. Вы же знаете, здесь могила Пира, и сюда не забредет ни один зверь.
– Почему?
– Им нельзя сюда ходить.
– А гуриям можно?
Она была польщена и спросила:
– Будете молоко пить?
Я не расслышал и хотел подойти ближе, но девушка побежала к кустам. Когда я подошел к ним, ее уже не было видно. Я вошел в кусты и увидел, что она доставала кувшин с молоком, который обычно весь знойный день лежал в земле под кустами и который только вечером вынимали оттуда. Земля на такой высоте служила холодильником. Девушка подняла крышку кувшина. Молоко было белое как снег и настолько густое, что на стенках кувшина даже образовалось масло. От него исходил тонкий запах лесных цветов.
– Пейте, – сказала она, наклоняя горлышко кувшина ко мне. Я стоял не двигаясь и смотрел на ее волосы: несколько локонов выбилось из-под платка и касалось щеки, чистой и бархатистой, как груша. А ниже, там, где кончается шея, была видна прелестная ямочка с чуть трепещущей жилкой. Мое дыхание участилось, а ее белое лицо сначала слегка покраснело, а потом она вся зарделась и шепнула:
– Пейте.
Но я прижался губами к ее губам, и кувшин медленно выскользнул из ее рук на землю, а меня обожгло пламя ее губ. Она вся горела в этом огне…
– Что ты сделал? – удивленно спросила она. – Могила Пира так близко, а ты…
– А я поцеловал тебя в губы.
– Как тебе не стыдно?! Теперь мне придется пожертвовать пять пайс. Видишь, что случилось.
– Что пять пайс, я дал бы пять рупий.
Она подняла кувшин и начала пить молоко не переводя дыхания.
– Я тоже выпью, – сказал я, пододвинувшись к ней. На губах у нее были капельки молока.
– Ой, нет, не надо! Ведь у меня нет десяти пайс.
– Возьми у меня.
– Нет. Пей молоко.
Я выпил.
– Ну как? Понравилось? – спросила она.
– Твои губы лучше.
– Вот разобью кувшин об твою голову, тогда узнаешь!
– Не надо. Давай лучше еще раз попробуем. Иди ко мне.
– Пусти меня.
– О чем ты думала здесь в кустах?
– О чем? – На ее чистое лицо набежала какая-то дымка, легкое облачко печали, и она грустно сказала: – Я вспомнила мужа.
– Мужа?
– Да, он на службе. Уже четыре года. Он очень похож на тебя. Сначала мне даже показалось, что это он.
Ее грудь часто задышала. Она подняла кувшин и поставила его на голову. Теперь ее глаза уже не смотрели ни на землю, ни на небо, ни на меня.
– Значит, я не должен был тебя целовать?
– Нет, этот поцелуй был не тебе.
Она повернулась и пошла, унося с собой и капельки росы и цветы жасмина.
– До свидания! – крикнул я ей вслед. Она не обернулась, ничего не сказала. Кувшин покачивался на
