него была камера, и, как всякий уважающий себя оператор, Валера заботился прежде всего о ней. Глеб с уважением отметил про себя это обстоятельство, а также тот отрадный факт, что включить камеру Валера не успел.
Выходка, конечно, получилась дикая, но это было первое, что пришло Глебу на ум. После всех событий истекших суток ему, пожалуй, не хватало только выступления по телевидению — желательно, на всю страну, чтобы его лицо увидели не только местные бездельники, но и те веселые ребята, которые гонялись за ним в Екатеринбурге.
Молодой человек в полотняной курточке больше не улыбался. Заплетающимся от испуга и возмущения языком он бормотал что-то про хулиганство, идиотизм и милицию. Глеб отодвинул его в сторону, вежливо извинился перед оператором Валерой, переступил через его ноги и продолжил свой путь. Вслед ему неслись нелестные эпитеты: у оператора оказался очень богатый словарный запас и вспыльчивый характер.
Уже подходя к полевой кухне, Глеб вдруг почувствовал настоятельную потребность оглядеться. Он немного сдвинул назад капюшон, повертел головой из стороны в сторону и неожиданно встретился взглядом со Становым, который смотрел на него, сидя на подножке тяжелого армейского грузовика, с крайне заинтересованным выражением лица. Перехватив взгляд Глеба, Максим Юрьевич отвернулся, но не сразу, а после коротенькой паузы, на протяжении которой продолжал смотреть Сиверову прямо в глаза. В этом взгляде, вне всякого сомнения, содержался немой вопрос, но помимо вопроса там было что-то еще — уж не насмешка ли? Похоже, симпатичный Максим Юрьевич всерьез считал рязанского инженера Корнеева темной лошадкой, и инцидент с несостоявшимся телевизионным интервью только укрепил его в этом мнении.
«Да черт с ним, — подумал Глеб, принимая от мордатого солдата в грязном белом переднике две горячие алюминиевые миски, в которых курилась пахучим паром гречневая каша с тушенкой. — Пускай думает, что хочет. Если он меня в чем-то заподозрил, это заставит его внимательнее смотреть по сторонам и не считать ворон при расследовании причин катастрофы. А если, паче чаяния, он каким-то образом причастен ко всему этому безобразию, ему будет только полезно немного понервничать. Обожаю, когда противник нервничает. Он тогда делает неверные ходы. Хотя какой он, к черту, противник? Вкалывает, как проклятый, и вымотался, похоже, не меньше меня… Это не он, это я, кажется, начинаю нервничать, шарахаться от каждой тени. А то, что он на меня так смотрит… Ну а почему бы ему на меня не смотреть? Я бы на его месте тоже заинтересовался человеком, который так откровенно боится попасть в кадр…»
Он вернулся к Ирине и протянул ей миску с кашей. Ирина благодарно кивнула, принимая подношение, погрела ладони об горячее дно миски, зачерпнула ложкой пахучее бурое месиво, осторожно попробовала и сморщилась.
— Надо же, какая гадость, — сказала она. — Это что, можно есть?
Глеб уселся рядом с ней на кучу битого кирпича и принялся с видимым удовольствием уплетать кашу, вгрызаясь в толстый ломоть ржаного хлеба со свирепостью голодного пещерного человека.
— Ох уж эти московские дамочки, — проворчал он с набитым ртом. — Подавай им устриц в красном вине! Ешь, ешь. Выглядит, может быть, и неаппетитно, зато калорий сколько угодно. И вообще, гречка с тушенкой — солдатский деликатес. Не знаю, как сейчас, а в мои времена о такой еде солдатам оставалось только мечтать.
Ирина повторила попытку и бессильно уронила ложку.
— Не могу. Ты прости, каша тут ни при чем. Она, наверное, действительно вкусная. Но мне все время мерещится запах мертвечины.
Глеб тоже опустил ложку. На мгновение ему почудилось, что дующий с моря ветер чувствительно отдает трупным запахом. Разумеется, на самом деле этого не могло быть, тела погибших людей и животных просто не успели разложиться, однако их присутствие давило на психику. Поэтому он не стал спорить с Ириной, доказывая, что никакого запаха на деле не существует: такой спор наверняка закончился бы слезами.
— Надо поесть, — только и сказал он.
— Зачем? — спросил Ирина.
Глеб не нашелся с ответом. В самом деле, зачем? Самое позднее, завтра она уже будет дома, в Москве. Сутки — не такой уж большой срок, в течение суток можно легко обойтись не только без пищи, но даже и без воды. Человеческий организм — достаточно прочная штука, и уморить его голодом не так-то просто.
Придя к такому выводу, Глеб сосредоточил внимание на своей миске и неожиданно для себя настолько увлекся, что не заметил, как к ним подошел Становой. Ирина подергала его за рукав, он поднял глаза и увидел улыбающееся лицо командира спасателей.
— Приятного аппетита, — сказал Становой. — Хороша кашка?
— Угу, — промычал Глеб, с усилием глотая непрожеванный кусок. — Хороша кашка, да мала чашка.
Становой засмеялся. Смеялся он легко и непринужденно — так, что на него было приятно смотреть. Краем глаза Глеб заметил, что даже на осунувшемся лице Ирины появилось бледное подобие улыбки.
— А я думаю, дай, подойду к знакомым, проверю, как они, — продолжал Становой. — Понимаю, что знакомство чисто условное, но обстоятельства…
— Да, обстоятельства памятные, — согласился Глеб, — Еще раз спасибо вам.
— Не за что, — продолжая белозубо улыбаться, ответил Максим Юрьевич. Глеб заметил, что в руке он держит какие-то свернутые в трубку бумаги. — Это наша работа. Вообще, вы не находите, что это странный обычай — благодарить людей за то, что они добросовестно выполняют свои прямые служебные обязанности?
— Ну, извините. — Глеб пожал плечами, гадая? к чему весь этот разговор. — Обязанности обязанностям рознь, да и элементарная вежливость никогда никому не приносила вреда.
— Может, вы и правы. Разрешите? — Не дожидаясь ответа, Становой присел рядом с Глебом. Сделано это было свободно и легко, хотя садиться пришлось на груду сырых битых кирпичей. Сиверов подумал, что кабинетные работники так не могут, им подавай мягкое кресло с высокой спинкой, а если подобающего их чину кресла поблизости не наблюдается, они так и останутся стоять столбом — неудобно, зато достоинство не страдает. — Закуривайте.
Глеб с благодарностью взял из предложенной пачки сигарету — дорогую, пахучую, а главное, совершенно сухую. Становой дал ему прикурить и закурил сам.
