много лучшего, Дима. Скажу больше: дрянь наши дела, если честно.
Вострецов перестал жевать и выпрямился на стуле.
— Как это? — спросил он. — Почему? Не ты ли неделю назад уверял меня, что все отлично?
— Неделя — большой срок. За неделю многое изменилось. Должен тебе признаться, что один дошлый генерал ФСБ уже почти припер нас к стенке.
— Что? Как это? Почему?
Щекастое лицо Дмитрия Алексеевича Вострецова буквально на глазах покрылось трупной бледностью, сделавшись по цвету неотличимым от брюха снулой рыбы, пухлые пальцы с чистыми розовыми ногтями суетливо забегали по скатерти, глаза заметались, словно он уже прикидывал, в какую сторону бежать. Становой приложил палец к губам и указал глазами на согнутую спину Удодыча, который в десятке метров от них старательно дул на не желавший разгораться хворост.
— В последнее время он начал часто ошибаться, — понизив голос до интимного полушепота, сказал Максим Юрьевич. — По некоторым данным, которыми я располагаю, его уже допрашивали. Если после такого допроса человек остается на свободе, это может означать только одно: его перевербовали. Думаю, если он не сдал нас до сих пор, то сдаст в самое ближайшее время.
Глаза Вострецова перестали метаться, взгляд их стал невидящим, как будто Дмитрий Алексеевич уже умер. Толстяк быстро облизал языком бледно-лиловые губы и провел по щеке дрожащей рукой.
— Не понимаю, — сказал он почти жалобно. — Зачем ты говоришь это мне? Нужно что-то делать, а ты пьешь водку, как ни в чем не бывало!
— Нужно, — согласился Становой и снова наполнил стопки. — Вот ты и сделай. Тихо! Не возражай. Либо ты это сделаешь, либо я умываю руки. Жизнь — жестокая штука, толстяк. Иногда за удовольствия приходится платить. Он умрет так или иначе, но, если мне придется самому марать об него руки, я тебя знать не желаю. Хочешь работать вместе со мной — сделай дело, докажи, что ты мне друг. Иначе я не вижу смысла тебя покрывать. Понимаешь, тут одно из двух: либо мы вместе, либо мне нужно избавляться еще и от тебя.
— Повязать меня хочешь? — яростно прошипел Вострецов.
— Звучит грубо, но суть схвачена верно, — согласился Становой и протянул ему через стол пистолет Удодыча. — Давай, толстяк. Главное, не дрейфь. Обставим все как самоубийство. Это, между прочим, его пистолет. Он сам мне его дал, чтобы я пристрелил тебя. Он сейчас сидит спиной к нам и ждет, когда раздастся выстрел.
— Зачем?
— Таковы методы работы ФСБ. Доказательств у них против нас никаких, а порядок навести хочется. Это самый простой способ навести порядок, ты же знаешь. Подумай, Дима! Ведь этот чертов заика приговорил не меня, а тебя. По-моему, тебе сам бог велел с ним рассчитаться. Ну будь же ты хоть раз в жизни мужиком! Выпей, возьми эту штуковину и разделайся с гадом, который тебя за человека не держит! Учти, за тебя этого никто делать не станет, и деньги тебе не помогут: у тебя просто не осталось времени, чтобы кого-то нанять. Молчи, не надо ничего говорить. Я знаю, ты хочешь сказать «нет», но этот ответ никуда не годится, поэтому лучше просто промолчи и выпей.
Вострецов, как загипнотизированный, деревянным жестом поднес ко рту стопку и выплеснул ее содержимое в себя. Его передернуло от мерзкого вкуса водки, глаза увлажнились, дрожащая рука протянулась над тарелкой и легла на пистолет.
— А ты сволочь, Макс, — сказал он перехваченным после водки голосом. — Я даже не догадывался, какая ты сволочь.
— Все мы не ангелы, — легкомысленно отозвался Становой. — Давай, пока он сидит спиной. Поверь моему опыту: убить человека, когда он смотрит тебе в глаза, очень тяжело, особенно по первому разу. Зато, когда он ляжет, это такой кайф! Раз — и все проблемы побоку. Давай, попробуй. Не бойся, я рядом. Если что, так и быть, помогу.
Вострецов встал, повернулся к нему спиной и сделал шаг в сторону костра, двигаясь неуклюжими рывками, как испорченный механизм.
— С предохранителя я уже снял, — сказал ему в спину Становой и стал не спеша расстегивать штормовку. Он сидел, свободно раскинувшись на стуле, будто в кресле партера перед началом интересного спектакля.
Вострецов сделал еще три или четыре шага, и тут Удодыч начал поворачивать голову.
— Давай! — крикнул Максим Юрьевич. Дмитрий Алексеевич рывком вскинул пистолет на уровень глаз и спустил курок. Становому показалось, что толстяк даже и не подумал прицелиться. Отдача больно ударила его по руке, он едва не выронил пистолет и скорчился, баюкая ушибленную кисть. Становой видел, как пуля вырвала клочок материи из рукава камуфляжной куртки Удодыча, и мысленно выругался: вот болван! Он что, думает, что его снимают в кино и что его противники будут сами пачками валиться на землю, как только он спустит курок?
Удодыч вскочил, будто подброшенный пружиной, в его руке опасно блеснуло сточенное лезвие топора. Максим Юрьевич заторопился, его ладонь скользнула за отворот куртки и нащупала под мышкой теплую рубчатую рукоять. Он был почти уверен, что Вострецов сейчас бросит пистолет и побежит, но Дмитрий Алексеевич его удивил.
Увидев топор, толстяк снова поднял пистолет и выстрелил. Удодыч перекосился, прижав левую ладонь к простреленному боку, неловко швырнул топор в Вострецова, промахнувшись на целый метр, и, увидев, что не попал, бросился бежать к машине.
Вострецов побежал за ним, путаясь в брезентовых полах дождевика и стреляя на бегу. Максим Юрьевич закинул ногу на ногу, закурил и стал с интересом наблюдать за происходящим, как будто и впрямь пришел на премьеру нового спектакля. Между делом он считал выстрелы. Третий выстрел продырявил стекло передней дверцы, четвертый взрыл дерн на полметра правее бегущего прапорщика, пятая пуля с тупым металлическим лязгом ударила в переднее крыло машины, зато шестая попала Удодычу в спину, точно между лопаток, бросив его лицом в мокрую траву. С мучительным стоном прапорщик приподнялся на руках и пополз к машине. Было непонятно, зачем он это делает: прыгнуть за руль и укатить подальше отсюда Удодыч уже не мог. Скорее всего, умирающее тело слепо выполняло последнюю команду, полученную от охваченного паникой мозга.
