Компания разом повернула головы на треск, но тут же потеряла к бармену всякий интерес. Тот присел за стойкой на корточки и стал медленно подбирать осколки, сквозь буханье крови в ушах прислушиваясь к разговору.
— Вот урод, — сказал кто-то. — Нет, твоя правда, братан, таких отстреливать надо. Просто чтоб не мучились, понял? Вот скажи, на хрена он, такой, на свете живет? Ведь мается же только! Все в него пальцем тычут, проходу не дают, а потом свезут его в Кащенко, а там ведь даже из нормального человека психа сделают! Я, когда от армии косил, две недели на обследовании лежал...
— А, — протянул кто-то, — то-то я гляжу...
Компания снова заржала. Когда смех понемногу утих, Вадик сказал:
— Я, братва, одного не понимаю. Ну, псих там, извращенец — это все понятно, это нам не впервой. Только это ведь еще не все. Понимаете, в самом конце, перед тем, как отрубиться, этот чудак включил компьютер, пощелкал там чего-то и выдал Балалайке курс зеленого на завтрашнее — в смысле, на сегодняшнее — утро.
— Фуфло, — сказал кто-то.
— Ну и что? — сказал другой голос.
— А то, братва, — сказал Вадик, — что курсы валют становятся известны только после торгов на бирже. Заранее их узнать нельзя.
— Блин, а ведь точно! Точно, нельзя!
— Ну и как, Вадимчик, совпал курс-то?
Этот вопрос был встречен дружным ржанием. Бармен осторожно выглянул из-под стойки и увидел на тяжелом лице Вадика самодовольную улыбку.
— Представь себе, — сказал Вадик, — совпал. Вот, можешь сравнить.
С этими словами он вынул из кармана и бросил на стол мятый клочок бумаги. Присутствующие, скрежеща ножками стульев, дружно подались вперед.
— Сегодняшний курс, — упавшим голосом сказал кто-то. — Это что за хреновина, а? Как это у него вышло?
— Да ну, — лениво и пренебрежительно откликнулся другой голос, — фуфло это все. Вы посмотрите на его рожу. Он же вас на пальцах разводит, а вы купились, как лохи.
— Кто разводит? — возмутился Вадик. — Я развожу?!
— Ну не ты, так Балалайка твоя тебя развела, — сказал тот же голос. — Типа пошутила. Ты же сам говоришь, что заранее курс узнать невозможно. Так как же он тогда его узнал, этот твой придурок?
— Вот я и думаю: как? — упавшим голосом сказал Вадик.
— Да никак, — ответил скептик. — Дура твоя Балалайка, и шутки у нее дурацкие. И ты дурак, что купился. Ты когда с ней говорил?
— После обеда, — нехотя признался Вадик.
— Ну, — сказал скептик. — А курс доллара стал известен утром. О чем мы, вообще, базарим?
— Да, — подал голос Паштет, — базар пора кончать. Работа стоит, пацаны.
Присутствующие задвигались, покидая насиженные места. Кто-то подозвал официантку, чтобы расплатиться, кто-то покровительственно похлопывал по спине угрюмо огрызающегося Вадика. Паштет по- прежнему сидел за столом, рассеянно орудуя зубочисткой, С ним прощались, он говорил: “Пока”, а то и просто поднимал в небрежном прощальном жесте широкую, как лопата, ладонь.
— Вадик, — сказал он вдруг, — притормози-ка. Пока, пацаны, счастливо. Сядь, разговор есть.
Вадик осторожно опустился на краешек стула. Лицо у него поскучнело, и весь он как-то уменьшился в размерах, сделавшись почти незаметным.
— Ты чего, Паштет? — трусливо спросил он, когда за последним из людей Паштета закрылась дверь. — Если насчет тех пяти косарей, так не беспокойся, я уже почти все собрал, отдам в срок, как договорились...
— Ясно, отдашь, — сказал Паштет и повернулся в сторону барной стойки. — Эй, друг, организуй-ка нам два по сто! Расслабься, Вадик. Где, говоришь, живет этот фраер?
Официантка куда-то запропастилась, и бармен сам принес им заказ. Вадик бросил на него тяжелый нетерпеливый взгляд и, когда бармен повернулся к столику спиной, сказал:
— В Измайлово, недалеко от парка. Вторая Парковая, кажется.
— А дом? — разминая сигарету и глядя на него своими лишенными выражения серыми глазами, спросил Паштет.
— Номер дома не помню, — вздохнул Вадик.
— То есть как это — не помнишь? Ты свою Балалайку разве не провожал? Надо вспомнить, братан! Надо, понял? Найти сможешь?
— Найти? Смогу, наверное. А зачем?
— А затем, что я тебя об этом прошу. Такого объяснения тебе достаточно?
Вадик благоразумно промолчал, хотя данное Паштетом так называемое объяснение, собственно, нельзя было считать таковым. Бармен вернулся за стойку, взял веник и смел в совок хрустевшие под ногами мелкие осколки, Выбросив мусор в ведро, он сполоснул руки под краном и вернулся к перетиранию бокалов — извечному излюбленному занятию всех барменов. Лицо у него было лишено какого бы то ни было выражения. Из скрытых динамиков лилась негромкая музыка. Она немного мешала подслушивать, но бармен не отважился убавить звук: у него и так было ощущение, что его вот-вот попросят выйти вон.
