этого старого гриба, которому уже ничего в жизни не надо, кроме бутылки портвейна, расхватывали, как горячие пирожки. Тут поневоле задумаешься. К тому же случалось, и не раз, что заезжие курортники, особенно столичные – из Москвы, из Питера, – прямо так Косте и говорили: 'Ты чего, братец, с ума сошел, что ли? Это у тебя, что ли, картины? Заборы иди красить, сам не позорься и людей не позорь, которым на твою мазню смотреть приходится...' Костя, конечно, отлаивался, как умел, а потом списывал такие разговоры на желание сбить цену, однако сомнения все-таки закрадывались. А тут еще эта Клавка, будь она неладна...
Однако Костя не унывал – ломил по жизни, как танк, с таким же, как у танка, тупым и злобным упорством и где хитростью, где кулаком, а по большей части, конечно, луженой своей глоткой вырывал, выдирал, выгрызал из жизни трудовую копейку. Банда мозгляков и хлюпиков на набережной уже давно смотрела ему в рот, и Завьялов не раз думал – а где думал, там и вслух говорил, конечно, – что, если в не отсутствие диплома о высшем образовании, был бы он сейчас большим руководителем. С ним соглашались – ого, попробовал бы кто заспорить! Вот это вот, считал Костя, и есть настоящий талант руководителя – когда с тобой спорить боятся...
Правда, если так рассуждать, получалось, что у Клавки, к примеру, талант руководителя еще больше, чем у него, – вон как она им помыкает! Но и этим Костю было не сбить. Баба – она баба и есть, что с нее возьмешь?
Словом, жилось Косте Завьялову нелегко, но и не так чтобы очень уж тяжко. Авторитет его рос прямо на глазах, и даже Гамлет прислушивался к его словам – не посмел отказать, когда Костя попросил приструнить чересчур крутого москвича, который вздумал устанавливать на набережной свои порядки. Так что единственное покушение на высокий авторитет Кости Завьялова было пресечено в самом зародыше, и сегодня он все это очень доходчиво объяснил Стаканычу. Крепко объяснил, чтоб запомнилось надолго...
При воспоминании о том, как он разобрался со Стаканычем, в душе у Кости снова шевельнулось чувство какой-то неловкости, но он привычно отогнал его. Конечно, бить по лицу старика, да еще к тому же собственного учителя, не очень хорошо, хвастаться этим не станешь. Ну а как иначе-то? Ведь говорили же ему, сто раз говорили: не плюй в колодец, не мочись против ветра, себе же хуже сделаешь! Ведь что получается? Если Стаканычу можно игнорировать Костины требования, значит, и другим тоже можно! А если на набережной все начнут вытворять что в голову взбредет, что тогда будет? А то и будет, что Костя Завьялов быстренько останется без заработков. Кто его тогда кормить-поить станет – Стаканыч? Ох, вряд ли!
Убедив себя в том, что проведенная со Стаканычем 'воспитательная беседа' была вынужденной мерой, Костя выбросил старика из головы и стал прикидывать, сколько еще сезонов ему надо отстоять на набережной, чтобы купить себе какое-никакое жилье и перестать наконец зависеть от Клавки. Получалось, увы, что своим углом обзавестись не получится ни в будущем году, ни через год, ни даже через два. И как обычно, размышляя на эту тему, Костя подумал, как было бы славно, если бы Клавка в один прекрасный день тихо и незаметно пропала – просто ушла бы из дому и больше не вернулась. Родственников у нее не было, зато Костя был прописан в ее доме и мог бы, наверное, с помощью Гамлета подмазать кого следует, с тем чтобы домишко достался ему.
И снова, опять же как обычно, Косте подумалось, что Гамлет, если его хорошенько заинтересовать, мог бы организовать не только присвоение домика, но и исчезновение Клавки. Что ему стоит, в конце концов? Дело-то нехитрое...
Вечер был теплый и в то же время не такой удушливо-знойный, как это бывает летом. Южные сумерки быстротечны; на город уже опустился черный бархат ночи, и вдоль улицы зажглись редкие фонари, сверкавшие сквозь черное кружево листвы, как огромные драгоценные камни. Вокруг них, прямо как летом, облачками кружилась мошкара. Кругом было тихо, лишь из упрятанных в темных садах, увитых виноградными лозами домишек время от времени слышалось то бормотание работающего телевизора, то голоса и смех, то стук посуды. Изредка оттуда доносились вкусные запахи позднего ужина. Завьялов миновал припаркованный на обочине возле чьей-то калитки 'Москвич' и вступил в размытый круг зеленоватого света от висевшего на столбе ртутного фонаря.
В это время впереди, в какой-нибудь паре метров от него, с каменного забора мягко, по-кошачьи спрыгнул какой-то человек. У Кости замерло сердце в груди: именно этого он и боялся все время. Сейчас отнимут выручку да еще и по шее накостыляют... А все Клавка, чтоб ей пусто было! Доехал бы на такси до самого дома, и ничего бы не случилось...
Он замедлил шаг и обернулся через плечо, ожидая увидеть позади себя еще одного грабителя. Но сзади никого не было, и у Завьялова немного отлегло от сердца: в конце концов, мало ли по какой причине человек решил перелезть через забор! Может, он от бабы возвращается, а возле калитки, к примеру, муж стоит...
В это время незнакомец вышел на свет, и Костя понял, что по сравнению с тем, что ему сейчас предстоит, ограбление – ерунда на постном масле.
Он остановился. Чертов москвич, которому давным-давно полагалось быть избитым до полусмерти, а то и вовсе мертвым, как печная заслонка, подошел ближе и с очень неприятной улыбкой негромко сказал:
– Добрый вечер, маэстро. Пожалуйте бриться!
– Тебе чего? – агрессивно спросил Костя.
Он трусил, но держался нагло. Две мысли не давали ему покоя: 'Неужели Гамлет меня кинул?' и 'Что сейчас будет?'. В общем-то, Костя был намного крупнее москвича, и на какое-то мгновение ему показалось, что он сумеет отбиться. Но на смену этой мысли пришло воспоминание о драке за продуктовыми палатками, которую и дракой-то нельзя было назвать, – москвич просто вырубил его, как радио, да так ловко, что Костя даже не успел заметить, как это произошло, – и Завьялов почувствовал предательскую слабость во всем теле. Драться с этим человеком было все равно что выходить один на один с несущимся по рельсам тепловозом – сомнет и не заметит.
– Ну, чего надо? – снова спросил он, потому что москвич молчал, разглядывая его с каким-то странным любопытством.
– А то ты не знаешь, – почти миролюбиво произнес москвич. – Помнишь, что я тебе обещал? Ты пойми, чудак, мне об тебя мараться неохота, но я же слово дал! Ну-ка, быстренько иди сюда!
Костя Завьялов молча повернулся к нему спиной и бросился бежать. Умом он понимал, что это бесполезно, тем более что бежал он не к дому Клавки, где была хоть какая-то надежда укрыться и отсидеться за запертой дверью, а в противоположную сторону – в ночь, где его никто не мог защитить.
Мешок с картинами, брякая, бил его по колену, планшет норовил выскользнуть из-под мышки, мешая бежать. Костя попытался отбросить его в сторону и назад, но удача в этот вечер явно была не на его стороне – проклятый планшет зацепился за одежду каким-то вылезшим гвоздем, перевернулся, больно ударил Костю по голени и с деревянным грохотом упал прямиком ему под ноги. Завьялов споткнулся,
