представил себе, как должен смотреться старина Фил там, на самой верхотуре, в брезентовой робе с широким монтажным поясом, с каким-нибудь гаечным ключом в руке и со своей обычной мужественной миной, которая, кажется, намертво приросла к его физиономии. Картина получалась вполне гармоничная. Мужественная физиономия старины Фила была словно нарочно создана для таежных просторов, свежих ветров и, конечно же, гаечных ключей – куда же без них-то, в самом деле…
«Интересно, как он там, – подумал Бекешин. – Не сбежал еще? Да нет, такой не сбежит. Он как тот суворовский гренадер: принципиально не понимает, что такое ретирада, она же отступление… Если ему что-то не по душе, он будет драться до последнего, пока не сдохнет или не сделает так, как считает правильным. Орел! А что в итоге? Ни кола ни двора, даже из армии вышибли – кому-то он там в морду дал, что ли… Насчет в морду дать – это он мастер, тут ничего не скажешь. А в остальном не человек, а сплошное недоразумение. Ведь если бы его мама, земля ей пухом, не позаботилась в свое время переписать на него квартиру, быть бы ему бомжем, не иначе. Позвонить туда, что ли? У прораба наверняка должен быть сотовый телефон, вот только что я ему скажу, этому прорабу? Ведь он меня знать не знает. Сразу начнется: а кто такой, а зачем, а кто вам дал номер?.. А потом Михалыч: ты что же это, Жорик, друг дорогой, делаешь? Это кто же тебя надоумил на всю страну светиться? Думаешь, сложно разговор через спутник засечь?»
«Вот черт, – подумал Бекешин. – Не думал, не гадал, оглянуться не успел, как стал мальчиком на побегушках у старой партийной крысы. Если уж я хотел работать под чьей-то крышей, можно было выбрать местечко поспокойнее. Но ведь я же не хотел работать под крышей! Наоборот, вся эта затея возникла именно потому, что я хотел работать только на себя. Хотел зарабатывать сам и тратить сам, и сам выбрал направление работы, сам придумал план… Вот и надо было пробивать свой план самому, – сказал он себе. – Это чушь, что без него я бы не справился. С чем я только не справлялся! Справился бы и с этим. В конце концов, дал бы старому козлу на лапу вместо того, чтобы спекулировать своей фамилией. Нет, черт дернул пойти по пути наименьшего сопротивления!»
Бекешин крутанулся вместе с креслом, сделав полный оборот в левую сторону. Тьфу, тьфу, тьфу, чтобы не сглазить! Не было бы хуже, а с тем, что есть, как-нибудь справимся. И не надо портить себе настроение, сгущая краски и нагнетая атмосферу. Не надо, не надо и не надо! Все хорошо и обещает быть еще лучше. Процент с рубля – копейка, а с миллиона – десять тысяч. Миллион в швейцарском банке, свободный миллион, о котором никто не знает, который лежит себе в темноте и потихонечку растет, как гриб, как плесень, как самостоятельное живое существо, от которого можно время от времени отщипывать по кусочку, не причиняя ему никакого вреда, – это ли не повод для оптимизма!
Он потратил полдня на то, чтобы вникнуть в дела фирмы, которая когда-то была его любимым детищем, а теперь превратилась в обыкновенное прикрытие. С некоторым удивлением Бекешин вынужден был признать, что, несмотря на изменившийся статус, фирма за время его отсутствия сделала некоторые успехи – еще один конкурент пал в борьбе за выгодный заказ и уполз на периферию зализывать раны, а в распоряжение Бекешина и его строителей поступила стройплощадка в двух шагах от центра, где предполагалось возвести торгово-развлекательный комплекс. Одобренные еще до отъезда проекты тоже развивались без отклонений от намеченного плана, и за полчаса до начала обеденного перерыва Бекешин с назидательным видом сообщил своему заместителю, что хороший руководитель тот, без которого фирма работает так же и даже еще лучше, чем в его присутствии. После этого он расхохотался и предложил заместителю пропустить по рюмочке, от чего тот, будучи человеком общительным и компанейским, отказываться не стал.
Проводив заместителя, Бекешин собрался уходить. Он намеревался заскочить в одно уютное местечко, где подавали умопомрачительное мясо по-бургундски, пообедать там и вернуться, чтобы закончить кое- какие дела, требовавшие его личного вмешательства. Выйдя на улицу, он уселся за руль своего “пятисотого”, и тут у него в кармане мелодично запиликал телефон.
– Слушаю, – недовольно сказал он в трубку, уверенный, что звонит субподрядчик, еще до его отъезда в отпуск повадившийся изводить его звонками по самым ничтожным поводам. То у него лопалась какая- нибудь труба, то в очередной партии панелей обнаруживался брак, то ломался бульдозер – новенький, черт бы его побрал, с иголочки, мощнейший и надежнейший японский “камацу”… Бекешин десять раз объяснял ему, что он не сантехник и не автослесарь, что занимается он совсем другими вопросами – например, решает, с кем из субподрядчиков стоит сотрудничать, а кого следует гнать пинком в известное место, – но проклятому недотыкомке все было как с гуся вода: он благодарил, извинялся, а на следующий день звонил опять, чтобы сообщить о возникших трениях с экологической полицией. Причем время для звонков выбирал, как нарочно, самое неудобное. Однажды он позвонил ночью и сообщил, что неизвестные злоумышленники взломали инструментальную кладовую на строящемся объекте и унесли два электрорубанка, отбойный молоток и пневматический пистолет для забивания дюбелей в бетонные стены. Бекешин, у которого в тот момент гостила женщина и который как раз возился с мудреной застежкой ее бюстгальтера, извинившись перед дамой, покрыл субподрядчика семиэтажным матом, чем привел свою гостью в благоговейный восторг. С тех пор этот идиот не звонил до самого отъезда Бекешина, и вот теперь, похоже, все начиналось с начала. “Гнать, – подумал Бекешин. – Плевать, что берет недорого и строит на уровне мировых стандартов. Гнать взашей, чтобы духу его не было на пушечный выстрел от меня и моей фирмы…"
Впрочем, звонил вовсе не субподрядчик, а Андрей Михайлович. Услышав знакомый голос, Бекешин быстро вспомнил, какое нынче число, и понял, что этого звонка следовало ожидать: настало время вплотную заняться всеми этими проводами, опорами и трансформаторами. В основном, конечно, проводами, поскольку спрос на цветные металлы падать пока не собирался, а где спрос, там, как известно, и предложение-Андрей Михайлович в свойственной ему дружеской и одновременно покровительственной манере осведомился, как Жорик провел отпуск, выразил надежду, что теперь тот полон сил и желания работать, и намекнул, что было бы недурно встретиться по интересующему их обоих делу. Георгий понял, что его мясо по-бургундски сегодня придется есть кому-то другому, и выразил свою готовность встретиться со старшим партнером в удобное для него время в любом названном им месте.
Встреча была назначена в ресторане гостиницы “Украина”. По мнению Бекешина, это была чертова дыра – слишком большая, слишком старая, многолюдная и напрочь лишенная не только шика, но и какого бы то ни было уюта. У Андрея Михайловича, однако, были свои понятия о красоте, уюте и шике, сформировавшиеся, судя по всему, еще в те времена, когда по берегам Москвы-реки прогуливались динозавры. Перевоспитывать его было уже поздно, а спорить, во-первых, не совсем удобно, а во-вторых, попросту лень. В конце концов, встретятся они вовсе не для того, чтобы слиться в гастрономическом экстазе…
Разумеется, припарковаться возле “Украины” оказалось практически невозможно. “Трах-тарарах, – бормотал Бекешин, высматривая свободный пятачок асфальта в сплошном ряду стоявших у обочины машин, – сколько в этом городе бездомных и голодающих!"
Он увидел плоский черный багажник, далеко выступавший из ряда припаркованных машин, и узнал его с первого взгляда. Перед гостиницей стоял правительственный “ЗИЛ” образца середины восьмидесятых. Смотреть на номерной знак не было нужды: в Москве осталось не так уж много этих древних монстров, и на одном из них ездил Андрей Михайлович. Бекешин по этому поводу не раз думал, что старик купил эту машину неспроста: в свое время он, по всей видимости, просто не успел дослужиться до персонального лимузина и вот теперь наверстывал упущенное, причем приобрел не какой-нибудь “кадиллак” или “крайслер”, а именно “ЗИЛ”, по которому сох всю свою сознательную жизнь…
Андрей Михайлович уже сидел за столиком и даже успел, оказывается, сделать заказ. Бекешин издалека разглядел стоявшие на столе блюда и незаметно поморщился: старик был в своем репертуаре. Столичный салат – две порции, котлеты по-киевски – опять же две порции и, конечно же, графинчик водки. “Черт возьми, – подумал Бекешин. – Опять придется жрать это дерьмо. Как на Седьмое ноября, честное слово… В следующий раз в лепешку расшибусь, а приеду раньше его. Он у меня будет жрать лягушачьи лапки и улыбаться, старый кнур…"
Заметив его, Андрей Михайлович улыбнулся краешками губ и тут же подчеркнуто посмотрел на часы. Георгий издали развел руками, одновременно отвесив шутовской полупоклон.
– Виноват, виноват, – нараспев проговорил он, подсаживаясь к столику. – Проклятые пробки, по городу положительно невозможно передвигаться… Да пока припарковался… Вы ведь пол-улицы заняли своим бронепоездом, так что не обессудьте. Ммм, какая прелесть! – восторженно воскликнул он, озирая
