Сейчас человек, которого недалекие работяги, давно превратившиеся в корм для червей, прозвали Квазимодой, как никогда остро чувствовал, что далеко заступил за черту. Он четко следовал полученным перед отъездом из Москвы указаниям, но каждое его действие как по волшебству порождало необходимость в новых убийствах, словно он ненароком зацепился за кончик нити, которая вела к огромному клубку, и теперь разматывал эту нить виток за витком, не в силах остановиться, пока не размотает весь клубок до конца. Это было тяжело, поскольку он был один.
Личный водитель прораба Алябьева Андрей на самом деле не был ни водителем, ни даже Андреем. В определенных кругах он был известен под кличкой Палач, и в этой кличке не было ни намека на шутку, ни тени преувеличения. Кличка целиком и полностью соответствовала его профессии: Палач получал деньги за то, что казнил, а при необходимости и пытал людей, на которых ему указывали его наниматели. Периодически случалось так, что его наниматели становились его клиентами – в тех случаях, когда в этом были заинтересованы другие наниматели. Подобные превращения Палача не смущали: здесь не было ничего личного, это была работа. Он считался идеальным исполнителем и мог при необходимости самостоятельно и весьма грамотно спланировать даже довольно сложную акцию. Правда, для этого ему требовалось время, а сейчас он оказался в ситуации, когда действовать приходилось спонтанно, без раздумий, без заранее продуманного до мельчайших деталей плана. В этом не было его вины, да и человек, который сейчас платил Палачу, пожалуй, не был виноват в свалившихся на киллера неприятностях. Кто же, в самом деле, разрабатывает планы с расчетом на чудо? Любому нормальному человеку известно, что чудес не бывает, и, столкнувшись с чудом нос к носу, немудрено растеряться. Ну, пусть не растеряться – это было бы совсем не в духе Палача, – но почувствовать некоторую неуверенность. Как будто там, на небесах, все- таки живет кто-то, и этот кто-то вдруг решил напомнить Палачу о своем существовании: не расслабляйся, дескать, браток, я за тобой внимательно слежу и веду верный счет. Если что, я тебя, сук-киного сына…
Палач нервно затянулся сигаретой и с шумом выпустил дым сквозь стиснутые зубы. Чудеса, мать их в душу… Чудесам место в церкви да еще, пожалуй, в цирке, где фокусник в шелковой чалме почем зря распиливает людей надвое двуручной пилой. Он пилит, а ему за это хлопают."
Палач невольно припомнил одного из своих заказчиков. Это был пожилой, и даже не пожилой, а старый, лысый, как колено, и сморщенный, как сушеный гриб, литовец. Что ему понадобилось в Москве и чем он занимался в своей Литве, этого Палач не знал и узнать не пытался. Деньги у старого хрена водились, за работу он заплатил не торгуясь, и это было главное. А в качестве бесплатного приложения этот сморчок вдруг, ни с того ни с сего, по собственному почину разразился историей о том, как в молодости гулял по родной Литве с “лесными братьями”, пытаясь очистить свою землю от коммунистов и прочих оккупантов. Закатывая слезящиеся мутные глазки за мощными линзами очков, он рассказал, как однажды присутствовал при казни шестерых русских активистов, среди которых, кстати, была беременная учительница. Всех шестерых неторопливо и деловито разрезали на куски двуручной пилой, совсем как в цирке, только кусков было больше и склеивать разрезанных людей обратно никто, разумеется, не стал.
"Вот в этом и разница, – подумал Палач, осторожно, чтобы не обсыпать пеплом брюки, поднося сигарету к вмонтированной в приборную панель пепельнице. – “Лесным братьям” никто не аплодировал, потому что они работали не на публику, а делали дело. Тут никакими чудесами даже и не пахло. А фокусник в цирке просто развлекает публику фальшивыми чудесами, и все ему хлопают до потери сознания. Это у него такая работа: пускать пыль в глаза, дурить народ и быть за это любимцем публики”.
«Ну хорошо, – мысленно сказал он себе, – ну ладно. Черт с ними, с фокусниками и “лесными братьями”… Но я-то ведь не фокусы показывал, когда включал ток! Так все было солидно, правдоподобно, аккуратно организовано… А двое работяг каким-то чудом уцелели. Пришлось несколько дней сидеть в лесу, кормить комаров и ждать удобного момента, чтобы не просто их прикончить, а так, чтобы все это сочли делом рук местного алкоголика.., как, бишь, его – Васьки. И снова все полетело кувырком, потому что один из них каким-то чудом – опять чудо! – снюхался с ментом, причем снюхался до такой степени, что чертов ментяра жизни своей не пожалел, спасая этого козла…»
Правда, на этот раз чудеса все-таки кончились. Палач стоял перед пылающей, как пионерский костер, заимкой с автоматом в руках до тех пор, пока крытая тесом крыша с жутким треском не обрушилась вовнутрь, взметнув к небу целый фейерверк бешено крутящихся искр. Старое сухое дерево горело хорошо, жар чувствовался даже на приличном расстоянии, и Палач готов был поклясться, что живым оттуда не ушел никто.
Все это было бы просто расчудесно, если бы не сроки. Медь нужно было отправить вовремя во что бы то ни стало. Эта дурацкая медь сильно раздражала Палача. В конце концов, это был не его профиль. Он не привык заниматься какими-то погрузками, перегрузками, товарными накладными и прочей дребеденью. Но работа есть работа, и в заключенном между ним и заказчиком устном соглашении было указано прямо: любые услуги, кроме разве что интимных. А в качестве оплаты этих услуг предлагалась такая солидная сумма, что желание качать права и гнуть пальцы как-то само собой исчезало. За такие деньги можно было бы голыми руками вычистить все нужники в этом вонючем городишке…
Сроки поджимали, и, поскольку разорваться надвое Палач не мог, ему пришлось прибегнуть к услугам местной братвы. Хорошего в этом было мало, но и страшного, в конце концов, тоже не было ничего. От местных отморозков только и требовалось, что проводить груз до места назначения, не подпуская к машине всевозможных умников, которые кормятся на обочинах дорог, собирая с проезжих дань. Конечно, заказчик будет недоволен: утечка информации, непредвиденные расходы. – И ведь немалые, мать их, расходы! Особенно если отдать этим придуркам всю сумму, которую они от большого ума запросили за свои услуги…
Палач раздавил сигарету в пепельнице, снова посмотрел на часы и сильно потер лицо большой безволосой ладонью. Он действовал на свой страх и риск, далеко выйдя за рамки полученных инструкций, и от этого чувствовал себя так, словно ступает по тонкому льду, надеясь добраться до берега – такого далекого, что его и не видать… Лед трещал и гнулся под ногами, а подо льдом была ледяная черная вода, и оставалось только поживее двигать ногами, все время двигать ногами, перемещаясь вперед и надеясь, что лед как-нибудь выдержит.
Впереди через перекресток проехал, гася скорость, черный “БМВ” с тонированными стеклами. Палач снова сверился с часами и удовлетворенно кивнул: его деловой партнер прибыл минута в минуту. Ну еще бы, ведь такие бабки светят! Это ведь не на допрос в прокуратуру и не на разборку с соседями, а за деньгами, которые он, как ему кажется, честно заработал…
Палач взял с соседнего сиденья черный пластиковый кейс и распахнул дверцу машины. Солнце палило немилосердно, и он вынул из нагрудного кармана и нацепил на расплющенную переносицу солнцезащитные очки – огромные, на пол-лица, призванные защищать не столько от солнца, сколько от любопытных взглядов. Поймав свое отражение в какой-то витрине, он едва не рассмеялся – настолько его вид был неуместным и диким в этом захолустье.
Он был одет в строгий черный костюм, белоснежную рубашку и, конечно же, галстук – тоже строгий, однотонный, очень деловой. Сияющие антрацитовым блеском туфли, черный кейс с кодовыми замками и сверкающие черными линзами очки дополняли картину. Весь он, целиком, от макушки до пяток, словно спрыгнул на эту пыльную, раскаленную полуденным солнцем четырехэтажную улочку с битым-перебитым асфальтом и какими-то линялыми транспарантами поперек проезжей части с экрана какого-то американского боевика. Его было трудно не заметить, а заметив, было еще труднее не запомнить. Так и должно было быть. Он очень старался, создавая этот образ, и недаром очки на его лице были такими огромными и старомодными, недаром галстук на его шее оказался синим при черном костюме, а купленные накануне в местном универмаге туфли имели такие расплющенные квадратные носы, что он старался вообще не смотреть вниз, на свои ноги. Даже кейс целиком вписывался в образ: из дрянной, “под кожу”, ломкой пластмассы, с алюминиевой полосой по всему периметру, с какой-то идиотской топографической наклейкой в углу и с золочеными, черт бы их побрал, замками… Ни дать ни взять провинциальный супермен, воображающий себя знатоком и ценителем высокой моды и одевающийся согласно своим представлениям о том, как должен выглядеть преуспевающий бизнесмен… Такого клоуна непременно запомнят многие, и искать его станут там, где таких клоунов много, например в ближайшем областном центре.
Он подошел к стеклянной двери ресторана, напротив которой, прямо под знаком “Остановка запрещена”, был припаркован черный “БМВ”. У дверей, покуривая и о чем-то лениво болтая, стояли официант в белой рубашке и черном жилете и коротко стриженный мордатый гражданин лет двадцати пяти
