ожога на его щеке и брякнул поднос с закуской на столик.
– Налетай, – сказал он. – И не стесняйся, Бога ради, будь как дома. А то знаю я тебя…
– Кучеряво, – сказал Филатов, окинув быстрым взглядом громоздившееся на подносе кулинарное великолепие. – Интересная штука, Гошка, – продолжал он, сооружая себе чудовищный сэндвич, один вид которого мгновенно вогнал бы в гроб любого апологета раздельного питания. – Что-то я в последнее время стал замечать, что все вокруг знают и понимают меня гораздо лучше, чем я сам. Если верить им на слово, конечно…
– Ты обиделся, что ли? – спросил Бекешин, усаживаясь в кресло и стараясь при этом держаться к Филатову левым боком, чтобы оттянутый увесистым револьвером карман куртки не бросался в глаза. – Не обижайся, Фил. Я ведь просто так сказал, не имея в виду ничего конкретного. А впрочем… Хочешь честно?
– Ммм? – промычал Филатов, вцепившись зубами в свой сэндвич, из которого в разные стороны свисали листья салата, разорвавшиеся колечки лука, куски ветчины, шпротные хвосты и прочие продукты. Сложенную лодочкой левую ладонь он предусмотрительно держал у подбородка, чтобы не закапать хозяйский халат и хозяйскую мебель кетчупом, горчицей и майонезом.
– Понимаешь, – продолжал Бекешин, радуясь предоставившейся возможности начать трудный разговор издалека, – люди, конечно, меняются, но процесс перемен у всех идет по-разному. Некоторые, и таких большинство, меняются постепенно, от года к году, почти незаметно. Но есть и крайности. Приходилось мне, знаешь ли, встречать таких вертокрутов. Сегодня он демократ, завтра монархист, а послезавтра оказывается, что он женился на еврейке и уже выправил все документы для эмиграции…
– Ну, – проглотив огромный кусок, перебил его Филатов, – это как раз никакие не перемены. Знаю я эту породу, они никогда не меняются.
– Да. – сказал Бекешин, – неизменная изменчивость… Но я же об этом и говорю! Есть такие, а есть и другие, вроде тебя, которые меняются очень медленно и неохотно. Таким, как ты, проще пройти сквозь стену, чем искать в ней лазейку.
– Не правда, – сказал Филатов, вертя перед лицом свой бутерброд и прицеливаясь, с какой стороны ловчее в него вцепиться. – Когда в стене есть дверь, я всегда прохожу именно в нее, как все нормальные люди.
– Это когда она есть, – возразил ему Бекешин. – А когда нет? Нормальный человек поворачивается кругом и отправляется искать обход. А что делаешь ты? Ты прыгаешь, стреляешь, горишь, взрываешься и угоняешь грузовики…
– Гм, – сказал Юрий и осторожно положил обкусанный сэндвич на край подноса. – К чему это ты ведешь? Что-то я тебя не пойму, Гошка. Растолкуй, сделай милость. Просвети дурака, а то я что-то совсем заблудился. Почему в твоей фирме все с пеной у рта утверждают, что не знают никакого Бекешина и никакой меди?
– Пф-ф-ф, – сказал Бекешин. – Насчет фирмы – это, брат, сложный вопрос. Конкуренция – это такая штука… Помнишь, как в школьных учебниках: волчьи законы капиталистического мира, жестокая конкурентная борьба…
– На тебя что – охотятся? – снова перебил его Филатов.
– Да как тебе сказать… Только ты в это дело не лезь, умоляю! Ты и так уже наворотил столько, что я даже и не знаю, как теперь быть…
– То есть?
– Так тебе все и объясни… Вот, например, эта медь, которую ты привез. С чего ты взял, что она наша?
– Как это – с чего? Со склада взяли десять тонн провода. Провод б/у, бухты смотаны вручную.., я сам их мотал, если хочешь знать. В машине ровно десять тонн по документам, и бухты такие же…
– И все? – спросил Бекешин. Он внимательно посмотрел на собеседника и решил, что настало самое время нанести удар. Разговор очень плавно подвел его к этому моменту, и другой возможности могло просто-напросто не быть. Нужно было решаться, и решаться быстро. Перед Георгием Бекешиным лежал его личный Рубикон, форсировав который он навсегда отрезал бы себе все пути к отступлению. “Хватит, – сказал он себе. – Хватит тянуть кота за хвост. Все давно решено и подписано, и пути назад нет”. Он длинно вздохнул, сделал постное лицо и продолжал:
– Тогда давай подытожим. Совпадает общий вес, совпадает наименование товара, и еще совпадает способ укладки… Я правильно тебя понял? Это и есть те основания, на которых ты угнал машину с грузом, при этом укокошив двух водителей и троих охранников?
– Погоди, – медленно проговорил Филатов. – Ты что же, хочешь сказать, что я?..
– Совершил разбойное нападение, – закончил за него Бекешин. – Вот так это выглядит с точки зрения закона, старик, и так это называется в уголовном кодексе. Мне жаль тебя огорчать, Фил, потому что ты старался, рисковал шкурой и вообще действовал из самых благородных побуждений, но… Ты ошибся, понимаешь? Это не наша медь. Я навел справки, ее уже ищут по всей России. Люди сбились с ног и поставили на уши ментовку, а ты приволок этот грузовик прямо ко мне под окна.
– Этого не может быть, – сказал Филатов, но сказал совсем неуверенно, почти прошептал. Лицо у него стало совсем белое, так что шрам над бровью сделался почти неразличимым, зато обожженное пятно на щеке теперь багровело, как запрещающий сигнал светофора. Все-таки он был ужасным теленком, и Бекешин только диву давался, как этот инфантильный тип до сих пор остался в живых, и это при его способности влипать в неприятные истории!
– Это есть, Фил, – сочувственно сказал Бекешин. – Это объективная реальность, и нам с тобой нужно срочно решить, что делать с этой реальностью. О грузовике можешь не беспокоиться, его отогнали в надежное место. Нужно принять принципиальное решение, как теперь быть.
– С чем? – спросил Филатов.
– Со всей этой историей. С тобой, наконец. Юрий помолчал, осторожно дотронулся до ожога на лице (Бекешин заметил, что рука у него тоже обожжена) и, забыв о своем бутерброде, снова полез в пачку за сигаретой.
– Послушай, – сказал он после паузы, – а ты уверен?..
– Абсолютно, – немедленно откликнулся Бекешин, постаравшись придать своему голосу как можно больше убедительности. – На все сто. Даже на сто пятьдесят. Я уже кое-что предпринял, чтобы на какое-то время скрыть всю эту историю, хотя это оказалось довольно сложно.
"Верит, – подумал он, разглядывая Филатова. – Верит каждому моему слову. Господи, какой идиот! Или это не он идиот? Может быть, это я – сволочь? Впрочем, это дела не меняет. Не я, так кто-нибудь другой. Такая силища, лишенная даже проблесков практической смекалки, просто обречена либо погибнуть, либо быть прирученной кем-то, у кого эта самая смекалка имеется”.
– Значит, я твой должник, – сказал Филатов с какой-то странной, несвойственной ему интонацией.
Эта интонация заставила Бекешина насторожиться. Будь на месте старины Фила кто-то другой, в его последней реплике не было бы ничего необычного. Это была именно та реплика, которая должна была прозвучать именно в этом месте именно этого разговора, если бы он происходил между двумя нормальными, деловыми людьми. Но в устах лейтенанта Фила она звучала чуть ли не угрожающе, и Бекешин бросил на собеседника острый взгляд поверх стакана, который держал в левой руке. Правая его рука в это время находилась в кармане куртки, безотчетно тиская рукоятку револьвера.
– Н-ну, как тебе сказать, – протянул он. – В общем, да. Впрочем, если тебя это не устраивает, ты можешь обратиться в ближайшее отделение милиции. Поверь, тебя там примут с распростертыми объятиями.
– Вон как, – сказал Филатов, гася в пепельнице сигарету и снова принимаясь за еду. Бекешину показалось, что он как-то очень быстро освоился с ситуацией. Во всяком случае, нехорошая бледность уже пропала с его твердого, истинно мужского лица, и теперь у старины Фила был такой вид, словно он с самого начала ожидал чего-нибудь в этом роде.
– Это все, что ты можешь сказать? – спросил Бекешин, не выдержав паузы, во время которой Юрий спокойно уничтожал дорогостоящие импортные продукты, словно намереваясь наесться впрок.
Филатов начал жевать немного быстрее, потом с заметным усилием сглотнул, кашлянул в кулак и посмотрел на Бекешина в упор.
