— С твоей подачи, не надо делать невинные глазки!.. Так вот, думаешь, если ты полгорода пересажал…
— Ну уж полгорода!
— Ты перестанешь меня перебивать или нет! Дай сказать спокойно! — снова почему-то занервничал главный. — Твою мать, вот болтун!.. Короче, сидят у нас в городе, дорогой мой, еще далеко не все. А сидеть многим есть за что. Теперь тебе все ясно, тормоз коммунизма?
— Почти, но не совсем.
— Чтоб до тебя дошло окончательно, объясняю: там, — Олег Петрович ткнул пальцем в потолок, — тебя стали бояться. А когда они боятся, человека убирают.
— Убивают?
— Я сказал «убирают». Например, лишают работы, средств к существованию. Чтоб и другим неповадно было. Теперь понятно?
— Допустим. Допустим, вам приказали…
— Посоветовали.
— …хорошо, посоветовали убрать меня из редакции.
— Точно.
— Но ведь по закону уволить можно только за что-то конкретное, разве не так?
— А мне тебя, между прочим, вообще не хочется убирать. Ты — настоящий талант, и я тебя действительно уважаю и ценю как классного журналиста. Через полтора года выборы, власть в городе поменяется, а ты у меня в штате останешься. Усек?
— Не совсем.
— Я просто не буду тебя печатать эти полтора года, сохраняя для будущего.
— Да вы что!
— Так будет лучше для тебя.
— Ну, не вам указывать, что мне лучше! — теперь уже не выдержал Николай. — Видел я вашу газету знаете где? С таким редактором, который обосрался после первого же окрика! Найду я себе работу, не волнуйтесь.
Он встал, чтобы уйти из кабинета, но Олег Петрович почему-то не обиделся и лишь мягко улыбнулся, жестом снова приглашая его сесть.
— Дурак ты, Коля.
— А вы умный.
— Не кипятись. На работу тебя не возьмет ни одна местная газета.
— Пойду в «Курьер». Он от властей не зависит, там частный капитал…
— Ага, и его редактор с радостью навлечет на себя, приняв тебя на работу, бесконечные проверки из налоговой инспекции, бесконечные «наезды» со стороны муниципалитета по поводу аренды помещения и прочие прелести.
— Пойду в дворники.
— Ты, журналист от Бога, — в дворники?
— А что же мне делать?! — с тоской и даже чуть ли не с мольбой вскричал Самойленко, растерянно глядя на шефа.
Он понял, что в словах Олега Петровича заключается суровая правда.
— Или — сиди у меня в газете тихо, как мышь, и не рыпайся, или…
— Или что?
— Или уезжай отсюда.
— Что?!
— Уезжай. Может быть, так оно даже и лучше будет. Думаешь, квартиру твою случайно ограбили? Машину угнали тоже случайно?
— А что?..
— А то. А дачу подожгли?
— Не знаю.
— А как расследование продвигается по твоим заявлениям в милицию?
— Никак.
— Вот то-то и оно.
— Все это связано?
— А ты как думал?
— Ну, дела… Да я весь город на уши подниму. Я в управление КГБ…
— Ты, Николай, пока что ничего не сможешь сделать. Ясно? Слушай, возьми для начала отпуск, уезжай к чертовой матери на кулички, подумай, поразмысли хорошенько надо всем, что я тебе сейчас рассказал. Тебе точно пора линять отсюда, и как можно скорее. Одесса — слишком злопамятный город, уж поверь мне, старому одесситу…
Они снова надолго замолчали, и снова первым заговорил редактор:
— Короче, Коля, я тебе и так слишком многое сказал. Не бойся. Уезжай. Ты не пропадешь. Такие профессионалы, как ты, везде нужны.
— Везде, кроме родного города.
— Так уж получилось, Николай. Ты в конце концов убедишься — тебе будет только лучше. Найдешь отличное место, и через год-два то, что произошло с тобой за последнее время здесь, в Одессе, будешь вспоминать как страшный сон.
— Пожалуй.
— В общем, иди пока. И подумай как следует. В приемной у Татьяны оставь заявление на отпуск, я выплачу тебе все причитающиеся премиальные. А из отпуска можешь и не возвращаться…
Два месяца спустя на только что купленном подержанном белом «БМВ» Николай покидал Одессу, чтобы не возвращаться сюда больше никогда.
Он, поразмыслив, пришел к выводу, что шеф был прав — жизни здесь ему больше не будет.
Николай продал свою приватизированную квартиру, участок с остовом сгоревшей дачи, сдал в комиссионку свою не слишком роскошную мебель и, загрузив заднее сиденье машины и багажник своими вещами и еще раз пересчитав вырученные от продаж пятнадцать тысяч долларов, оставшихся после покупки «БМВ», отчалил.
Он ехал в Белоруссию, в Минск.
Там жила Наташа Сенько — бывшая студентка факультета журналистики Белорусского университета, когда-то стажировавшаяся у них в газете.
Теперь это был, пожалуй, единственный человек на земле, которому Самойленко хоть немножко нужен…
Они полюбили тогда друг друга с первого взгляда. Тот весенний семестр, который Наташа провела в Одессе, стал сказкой в жизни обоих.
Но потом…
Потом всегда что-то вставало между ними — расстояние, границы, работа. Они виделись только летом, во время отпуска, специально отправляясь в Крым, в Коктебель, так сказать, на нейтральную территорию.
Он звал ее замуж в Одессу.
Она соглашалась замуж, но при условии его переезда в Минск.
Они встречались уже шесть лет, и за это время чувство, связывавшее их, нисколько не ослабло, а только становилось сильнее.
И вот теперь, когда Николая больше ничего не держало в Одессе, их любовь наконец получила возможность закономерной реализации.
За всеми переживаниями, последовавшими после разговора с главным редактором, Николай не сразу вспомнил, точнее, не сразу сообразил, какие перспективы открывает для него расставание с проклятой Одессой.
А когда до него дошло, что может ожидать его впереди — не сомневался больше ни минуты.
