— Жаждешь большего! — Захра вскинула соболиную бровь. — И чего же ты жаждешь?
— Я не буду довольна вполне, пока не заслужу и твою благосклонность, госпожа, — отвечала Зейнаб, глядя прямо в серебристые глаза Захры.
— Возможно, со временем… — Захра, не удержавшись, рассмеялась. Что же это, в самом деле, за дьяволица — красива и обольстительна настолько, чтобы завлечь в свои покои пресыщенного и немолодого калифа до утра! Пожалуй, она опасна… И пока Захра не уверится в обратном, не видать этой Зейнаб ее благосклонности, как своих ушей! — Если калиф будет и впредь столь же доволен тобою, если ты не посеешь семена раздора в цветнике владыки — тогда, и только тогда заслужишь ты мое благоволение! Время покажет, дорогая моя…
Захра вдруг поняла, что девушка по возрасту годится ей в дочери. Мысль эта больно обожгла ее…
Ах, если бы только Абд-аль-Рахман не был так околдован… Захра подумала, что тогда, возможно, ей удалось бы убедить мужа отдать прекрасную наложницу Хакаму. Для сына она вполне годилась, смогла бы родить ему много крепких сыновей. Самое время Хакаму оторваться от книг и обратить внимание на женщин! Но теперь поздно. Абд-аль-Рахман переспал с Рабыней Страсти и, несомненно, остался более чем доволен… И непохоже, чтобы что-либо смогло принудить его расстаться с нею. Какой позор…
— Пусть она говорит, что тебе лишь предстоит заслужить ее благосклонность! — тихонько шепнула ей Обана, когда никто не мог их слышать. — Пусть! Она удостоила тебя беседы, и многие решат, что она благоволит тебе. Все-таки ты поразительная женщина, госпожа моя Зейнаб! За один только день ты столь многого добилась! Большинство здешних женщин и мечтать о таком не смеют, хоть и провели здесь годы! Поручусь, сегодня ты приобрела массу недоброжелательниц!
Зейнаб звонко рассмеялась:
— Я не желала этого, поверь! Уверяю тебя, госпожа Обана! Я Рабыня Страсти и собственность калифа. Мое предназначение лишь в том, чтобы дарить владыке минуты наслаждения. Все остальное для меня ровным счетом ничего не значит. Тем паче женская глупость, цветущая здесь, как я уже успела понять, буйным цветом. Не хочу отвлекаться от того, что составляет мой долг.
— Ты права, конечно, — кивнула Обана, — и тем не менее не теряй бдительности, дитя мое. Среди здешних женщин есть и такие, которые годами лезли из кожи вон, чтобы привлечь внимание калифа — и нимало не преуспели!
— И не преуспеют, даже если исчезну я, — резонно заметила Зейнаб.
— Это правда, — кивнула Обана. — Но осторожность все же не помешает.
— Я буду осторожной, обещаю. — Зейнаб ласково погладила пожилую женщину по руке. Она уже знала, что Обана добра и что эта доброта всецело зависит от благосклонности калифа к ней, Зейнаб…
«…У меня уже не осталось иллюзий, — печально подумала Зейнаб. — Неужели вот так я и проживу до самой смерти своей? Постоянно на нервах, настороже?» Она вздохнула. В глубине ее сердца всегда жила мечта: быть просто женой любимого человека, и чтоб полный дом ребятишек… Но этого никогда не будет.
— Тебе надо как следует искупаться, — голос Обаны заставил ее вернуться к действительности. — Сегодня я сама займусь тобой.
Расставшись с Зейнаб, Абд-аль-Рахман прямиком направился в свою личную баню и теперь сидел в парной, отдыхая. Ночь выдалась утомительная… Уже лет двадцать не проводил он подобных ночей. И все же как это сладко… Зейнаб не просто искушенная в любовном искусстве женщина, она еще и великая умница! Как, должно быть, интересна история ее жизни. Непременно надо порасспросить…
Предвкушая захватывающий рассказ, он покинул баню и пошел одеваться.
— Не забудьте, мой господин, что вы обещали побеседовать нынче поутру с Каримом-аль-Маликой, — напомнил ему Али, постельничий.
— Ну так пошли кого-нибудь за ним. Мне нужно передать кое-что через него Доналу Раю.
— Госпожа Зейнаб понравилась вам? — осмелился спросить Али.
Абд-аль-Рахман от души расхохотался:
— Никогда, Али, ни разу за всю мою жизнь так не наслаждался я женщиной, как сегодня ночью моей новой Рабыней Страсти! И если Донал Рай вправду считал, что обязан мне — то стократ со мной расплатился!
Тотчас же послали за Каримом-аль-Маликой — молодой человек не замедлил явиться. Он спал отвратительно, И даже очаровательная невольница, призванная поразвлечь гостя, не сумела рассеять его печали, хотя потом объявила, что в жизни не знала более потрясающего любовника… Зейнаб была для него навек потеряна, и единственное, чего он желал всем сердцем, это как можно скорее покинуть Мадинат- аль-Захра, этот проклятый город…
Калиф оторвался от завтрака и приветствовал почтительно склонившегося Карима. Тот пожелал владыке доброго утра.
— Утро воистину доброе, Карим-аль-Малика. Я провел такую дивную ночь, о какой не смел и мечтать! Ты хорошо поработал с Зейнаб. Она — само совершенство. Можешь передать Доналу Раю, что теперь я у него в долгу.
— Я передам ему все, мой господин, — голос Карима звучал безжизненно, но калиф был чересчур возбужден, чтобы обратить внимание на такую мелочь.
— Ну, в искусстве любви она весьма искушена, — сказал Абд-аль-Рахман. — А еще чему-нибудь ее обучали? Она кажется умной и образованной.
— Такова она и есть на самом деле, — отвечал Карим. — Все ее наставники остались удовлетворены ее успехами. Помимо всего прочего она поет как ангел. Моя мать говорила, что более дивного голоса она не слыхивала. Зейнаб также владеет игрою на трех музыкальных инструментах. Она безупречна во всем, мой господин.
— Ты можешь гордиться ею, Карим-аль-Малика. Ты возьмешь себе еще ученицу? — с любопытством поинтересовался калиф.
— Нет, мой господин. У меня никогда больше не будет учениц. Эта полоса моей жизни кончилась. Теперь я отплываю в Эйре, дабы засвидетельствовать Доналу Раю почтение и передать твои слова, а потом вернусь домой в Алькасабу Малику и женюсь, тем самым осуществив давнюю мечту моих домашних. Я сочетаюсь браком последним из всех в семье. Ведь моя сестренка уже несколько месяцев замужем…
— Да, для любого мужчины важно жениться, родить детей… — согласился калиф. — И чем их будет больше, тем лучше. Скажи, а сколько лет Зейнаб?
— Ей пятнадцать, мой господин. — «И она слишком юна для мужчины твоих лет», — подумал про себя Карим. Он сглотнул. Нельзя, никак нельзя обнаружить ревности. Ведь Зейнаб никогда ему не принадлежала. И не будет принадлежать. — Насколько я понял, день рождения у нее в самом начале зимы.
— Я буду хорошо заботиться о ней, Карим-аль-Малика, — сказал калиф, вставая и протягивая капитану руку.
Карим почтительно преклонил колени и поцеловал перстень с огромным бриллиантом:
— Аллах да пребудет с тобою, повелитель! Выходя из покоев. Карим изо всех сил старался шагать размеренно — на самом же деле ему хотелось бежать, бежать без оглядки и отряхнуть самый прах этого города со своих одежд! Во дворе он вскочил на лошадь и пустил ее в галоп. Они отплывают немедленно. «Прощай, моя любовь.
Прощай… — беззвучно шептали его губы. — Аллах да пребудет с тобою…»
***
С трюмами, переполненными товаром, «И-Тимад»и «Инига» отчалили от берегов Кордовы. По пути они посетили несколько портов на бретонском и норманнском побережье, распродав там часть груза, а затем пересекли море, отделяющее Европу от Англии, где изысканные восточные товары вызвали всеобщий восторг. Ну а потом оба судна направились в Эйре, вошли в устье Лиффи и причалили к берегу. Была ранняя весна. Моросил дождь…
Донал Рай самолично взошел на борт «И-Тимад», дабы засвидетельствовать почтение капитану:
— Приветствую тебя, славный Карим-аль-Малика! Не томи меня ожиданием, мой молодой друг! Мое старое сердце этого не вынесет… Ну, как калиф? Он доволен?
— У тебя нет сердца, Донал Рай, — отвечал Карим. — Лишь бессердечный истукан мог бросить этот нежный юный цветок в ледяные объятия калифа! Что же до того, что так томит тебя и волнует, скажу:
