господин хоть сейчас может убедиться…
— Я неловко выразился, госпожа, — извиняющимся тоном сказал Хасдай. — Просто расстояние между бедренными костями достаточно велико, что сулит благополучные роды.
— Ты стройна, словно юная нимфа! — сказал калиф, весело улыбаясь.
— Ты шутишь! Ты смеешься надо мною! — воскликнула Зейнаб и расплакалась.
— Вот и раздражительность — еще один признак беременности, — сухо отметил Хасдай-ибн-Шапрут. — В это время у женщины все чувства обостряются.
— Проводи моего ученого друга и его помощницу во дворец, Наджа, — калиф старался говорить серьезно, с трудом удерживаясь, чтобы не расхохотаться. Потом заключил любимую в объятия. — Ну-ну, моя любовь, перестань плакать… Я обожаю тебя, Зейнаб — и у нас родится самое красивое на всем свете дитя! Молю Аллаха, чтобы он благословил нас дочерью, столь же прекрасной, как мать! Назовем ее Мораимой.
— Мораимой? — всхлипнула Зейнаб, прижимаясь к плечу калифа. В его сильных руках было так покойно, так уютно…
— Да, моя любовь, — тихо сказал он, целуя ее во влажные от слез губы.
Подхватив ее на руки, калиф нежно уложил Зейнаб на постель. Встав подле нее на колени, он аккуратно расстегнул пуговки ее кафтана и погладил груди.
— Ты так красива, Зейнаб, — нежно прошептал он, целуя ее слегка округлившийся животик. — Я люблю тебя и паше дитя.
Пришла зима, за нею наступила весна — и вот уже лето… Время летело быстро. Чрево Зейнаб отяжелело и налилось. Но, ко всеобщему изумлению калиф отнюдь не утратил интереса к прекрасной своей наложнице. Напротив, казалось, что страсть его к ней день ото дня крепнет.
— Думаю, она сделается его третьей женой, — говорила Захре Таруб. Они почти не разговаривали друг с другом, но, демонстрируя столь нехарактерную для нее мстительность, Таруб захотела побольнее укусить Захру. Она не забыла ее жестокости. — Он ждет это дитя с таким нетерпением, что я его просто не узнаю!
— Она может умереть родами… — холодно сказала Захра. — Она тонка в кости и несомненно слаба. Или… — на губах ее мелькнула страшная усмешка, — ..дитя может умереть вскоре после рождения…
— Твои угрозы и проклятия в адрес любимой и будущего младенца не понравились бы калифу… — Таруб лучезарно улыбнулась Захре. — Как опрометчиво, с твоей стороны, говорить такое в присутствии женщины, которой Абд-аль-Рахман несомненно поверит, если она донесет на тебя! Ах, Захра, твоя безумная ревность застит тебе разум, ты так неосторожна!
— Никогда не быть ей его женой! — сказала Захра, хотя менее всего была в этом уверена…
Таруб же издевательски рассмеялась и покинула Захру, оставив ее в одиночестве терзаться мрачными своими мыслями.
В середине месяца Мухаррам — по европейскому календарю в конце июля — у Зейнаб начались роды. Родильное кресло, вызолоченное и украшенное драгоценными каменьями, принесли во Двор с Зелеными Колоннами. Хоть туда и не допускали посторонних, но множество обитательниц гарема облепили двери, прислушиваясь и ожидая известий. В апартаменты Зейнаб величественно проследовала Таруб в сопровождении двух других наложниц Абд-аль-Рахмана — Бацеи и Кумар, также родивших владыке детей. Они должны были помогать роженице. Наджа встретил их почтительным поклоном. Кумар была персиянкой — детишки у нее выходили на славу, крепкие и здоровенькие. А рыжеволосая галатианка Бацея была матерью младшего сына калифа, Мурада. Обеим наложницам было лет по двадцать пять…
— Что — боли уже сильные, да? — на круглом лице Таруб было выражение материнской заботливости.
— Она выглядит крепкой, — жизнерадостно сказала Кумар. — Я уверена, она прекрасно родит!
— Ты только не бойся, — говорила Бацея юной роженице. — Роды — это нормальное отправление женского организма. Природа мудра. А мы будем при тебе и поможем… У меня вот сыночек и дочка, а у Кумар и вовсе трое: сынишка и две дочери. А ты? Хочешь еще кого-нибудь родить?
— Ах, самый подходящий вопрос в такое время! — рассмеялась Кумар. — Бацея, конечно, милашка и душечка, но галатианки никогда не славились умом…
— Уж будто у персиянок ума палата! — отпарировала Бацея. — Вспомни, душечка моя: когда ты забеременела впервые, то, лишь когда дитя взыграло во чреве, до тебя дошло, что случилось! — Молодая женщина добродушно рассмеялась, но признала:
— Конечно, я глупая, не вовремя полезла с вопросами…
— Помолчите вы, обе! — осадила их Таруб. — Трещите как сороки! Мы должны помочь Зейнаб, а не забивать ей попусту голову!
Роженица же как раз в этот момент вскрикнула.
— О, Аллах! — боль пронзила все ее тело.
— Вот это славно! — похвалила набожная Таруб. — Призывай Бога, и он охранит и тебя, и младенца.
Обе наложницы подавились смешком, встретившись глазами с Зейнаб. Ах, как давно Таруб сама рожала в последний раз! Позабыла, верно, что вопли роженицы схожи более с проклятиями, нежели с молитвой!
— Вот какую цену приходится платить за любовные утехи! — наставительно сказала Бацея, блеснув озорными зелеными глазами, — и Зейнаб невольно улыбнулась…
— Спасибо, в следующий раз буду умнее! — она хихикнула, но тут же застонала от нового приступа боли.
Так в течение нескольких часов они обихаживали и подбадривали Зейнаб. Кумар, более подвижная и гибкая, нежели Таруб, встала на колени и расстелила чистую ткань под родильным креслом, на котором возлежала Зейнаб. А за дверями опочивальни калиф вместе с Хасдаем-ибн-Шапрутом ожидал известий — врача он вызвал на случай непредвиденных осложнений. Но помощь медика не потребовалась. Вскоре из-за дверей раздалось нежное мяуканье, а пару минут спустя Таруб, улыбаясь во весь рот, величественно вышла из спальни, держа на руках крошечный сверточек.
— Мой муж и господин! — торжественно произнесла она. — Вот твоя дочь, принцесса Мораима. Зейнаб чувствует себя прекрасно и надеется, что доставила тебе радость.
Из опочивальни вышли Бацея и Кумар. Теперь все три женщины умилялись и агукали, любуясь младенцем.
Калиф взял на руки новорожденную дочь в присутствии жены, двух наложниц и Хасдая-ибн-Шапрута. Нежно баюкая дитя, он рассматривал крошечное личико. К его бурному восторгу, дитятко глядело прямо на него серьезными ярко-голубыми глазами. А пушок на маленькой головке был светло-золотым. Похоже было, что девочка унаследует чудный цвет волос матери…
— Я свидетельствую в присутствии близких мне людей, что это родное мое дитя, моя дочь, — торжественно произнес Абд-аль-Рахман. Затем, не выпуская из рук младенца, вошел в опочивальню Зейнаб. Он подошел к ложу и преклонил колени:
— Ты прекрасно справилась, дорогая моя, любовь моя! — нежно говорил он утомленной юной женщине. — Я официально признал это дитя своей дочерью в присутствии четверых свидетелей. Теперь никто не сможет оспорить мое отцовство, а когда она подрастет, замуж я ее отдам за самого прекрасного принца! Ну, а теперь спи, моя радость!
Поднявшись, он передал ребенка Оме и удалился из апартаментов любимой.
…Зейнаб лежала в полном изнеможении, но сон не шел к ней. У нее дочь — и эта дочь настоящая принцесса! Она вдруг подумала о том, кто родился у Груочь — сын или дочь? Не появился ли у нее за это время еще ребенок? Сестру наверняка удивило бы, узнай она, что сестра ее Риган вовсе не томится в мрачной обители, а стала любимой и дражайшей наложницей великого владыки и матерью принцессы… А Карим… О, почему, почему думает она сейчас о нем?! За все эти месяцы она ни разу о нем не вспомнила, и была счастлива этим… И вот снова это наваждение! Узнает ли он, что она родила калифу дочь? А может, он сам давно стал отцом — ведь тотчас же по возвращении в Малику он женился? Ну, конечно же, жена наверняка уже родила ему дитя! Какой счастливой могла бы быть ее жизнь, стань она невестой Карима, а не Рабыней Страсти при дворе могущественнейшего Абд-аль-Рахмана! Вот сейчас она заснет, а когда
