Бог знает, отчего это я все думаю о моем братике, который умер сразу после рождения. Не могу избавиться от мучительного желания угадать — каким бы он был. Наверное, совсем не такой, как я: братья всегда несхожи меж собой. Тем не менее ведь он был рожден теми же родителями, в тех же условиях наследственности, что и я. Рос бы на том же дворе столярной мастерской, с теми же подмастерьем Францем и паном Мартинеком. И, несмотря на это, был бы, возможно, одареннее меня или упрямей, добился бы более высокого положения — или ничего бы не добился, кто может знать! По-видимому, из той тьмы вероятностей, с которыми мы рождаемся, он выбрал бы не те, что я, и был бы совершенно другим человеком. Быть может, мы уже биологически рождаемся как множественность, как толпа, и лишь развитие, среда, обстоятельства делают нас более или менее одной личностью. Мой брат, наверное, прожил бы судьбы, которые я не успел прожить, а я и по ним, быть может, познал бы многое, что есть во мне.
Становится страшно, как представишь себе всю случайность жизни. Могли бы соединиться две совсем другие из миллионов зародышевых клеток — и был бы другой человек; тогда бы это был не я, а какой-то неведомый брат мой, и суди бог, что за странный мог это быть человек. Мог ведь родиться какой-нибудь иной из тысяч или миллионов возможных братьев: что ж, я вытащил выигрышный билет, а они — пустые; ничего не попишешь — не могли же мы родиться все. А что, дружище, если эта множественность судеб, заключенных в нас, и есть толпа возможных, но не рожденных братьев? И, может, один из них был бы столяром, другой — героем; один добился бы в жизни многого, другой бы жил нищим на паперти; и были бы это не только мои, но и их вероятности! Быть может, то, что я в простоте душевной принимал за свою жизнь, была наша жизнь — наша, тех, которые жили давно и умерли и которые так и не родились, но только могли существовать! Господи, до чего страшное представление — страшное и чудное; и бег обыкновенной жизни, который так хорошо, так до мелочей знаком мне, оборачивается вдруг совсем иным и мнится великим, таинственным. То был не я — то были мы. Ты и не подозреваешь, человек, чем ты жил, понятия не имеешь, скольким жил!
Ну вот мы и все тут — очень много нас. Весь наш род, смотри-ка; с чего это все вы вдруг вспомнили обо мне?
Да проститься с тобой пришли; сам знаешь…
Что?
Проститься перед разлукой. Хорошо тут у тебя.
Вот как. Дорогие мои, милые! Простите, я и не ждал вас…
А мебель красивая, мальчик. Видно, кучу денег стоила.
Верно, папа.
Вижу, вижу, сынок, — ты кое-чего добился. Порадовал ты меня.
Мальчик мой, единственный, как ты плохо выглядишь. Ты не болен?
А, это мама! Мама, мамочка, с сердцем у меня что-то неладно!
О господи, сердце? Вот видишь — у меня тоже было больное сердце. Это от моего папочки.
А его нет здесь?
Тут он. Тот самый дурной дедушка. Ведь это он, бедняга, временами буйствовал в нас — уж это у нас в крови.
Покажитесь, пропащий дедушка. Так вы и есть тот грешник? И кто бы подумал!
Ладно, брось. Вот о тебе бы кто подумал! В тебе-то ведь тоже это было.
Во мне ладно, а в маме — нет.
Еще чего не хватало — в бабе-то! Такие вещи не для баб. А мужик что — мужику надо перебеситься.
А просто все у вас, дедушка!
Просто. Я был настоящий парень, милый мой. Ну так что ж — озоровал порой.
И за волосы бабушку по полу возили?
Возил.
То— то, а меня укоряют за то, что я хотел задушить покойную жену! Это у меня от вас, дедушка.
Только силы моей в тебе не было, парень. Ты свою натуру скорее от женщин унаследовал. Потому-то и было в тебе… все так странно и загадочно.
Вы, пожалуй, правы. Стало быть, от женщин! Скажите, вашей женой была та набожная, святая бабушка?
Да нет. Моя-то была веселая бабушка. Разве ты о ней не слышал?
А, помню! Веселая бабушка, все, бывало, шутила.
…Я твоя веселая бабушка! Помнишь, как ты дразнил телеграфиста? Это — от меня.
В кого же пошел тот смиренный святой человек?
А это тоже в меня, малыш. Много я вынесла от твоего бедняги дедушки, да что… Надо терпеливым быть — вот и примиришься.
А что же другая бабушка, святая и набожная?
Ах, она, бедненькая, дурная была женщина. Полна была злобы, зависти, скупости, вот и строила из себя святошу. Вот это у тебя — от нее!
Что именно?
А то что всем ты завидовал, хотел стать лучше всех, бедный мой малыш.
А что я унаследовал от другого деда?
Может быть — страсть подчиняться. Он, миленький, еще крепостным был, работал на барщине, как и его отец и дед…
А поэт — он в кого?
Поэт? Такого в нашем роду не бывало.
А герой?
Не было и героев. Мы, сынок, все были простые люди. То-то нас было и есть, словно на ярмарке.
Верно, бабушка, верно — словно на ярмарке. Как же после этого не родиться этаким средним от стольких людей! От каждого понемногу, а в целом — такое заурядное, среднее… Слава богу!
Слава богу!
Слава богу, что был я обыкновенным человеком. Ведь это-то и великолепно — это и были вы, все вы, столько вас, почивших в бозе!
Аминь.
А сколько нас — словно на ярмарке. Столько людей собралось — да ведь это как в великий праздник! И не скажешь, господи, и не подумаешь, что жизнь-то — такое торжество!
А мы— то как же, мы, возможные братья?
Где вы? Не вижу вас…
Нет, нас видеть нельзя, нас можно только воображать. Например…
Что — например?
Например, я стал бы столяром и принял мастерскую после отца. Ты не думай, нынче мастерская разрослась бы, два десятка рабочих — а машин сколько! Пришлось бы прикупить дворик гончара, все равно гончарной мастерской там больше нет.
Отец об этом подумывал.
Конечно, подумывал, да не было у него сына-столяра А жаль мастерской. Не возражай, это было бы неплохо
Неплохо.
А я — нет, я стал бы кем-нибудь другим. Показал бы я, брат, этому сыну маляра! Франц научил бы меня драться, и все. Ох и показал бы я этому малярчонку!
А потом — кем бы ты хотел стать?
Все равно. Хотя бы камни дробить киркой, по пояс голым, — поплевал на ладони, да и вкалывай! Посмотрел бы ты, какие у меня мускулы!
Да ну тебя — камни дробить! Я бы отправился в Америку или еще куда. Что толку — фантазировать о всяких приключениях? Чепуха! А вот самому испытать, черт возьми, испытать счастье, бродить по свету… Хоть повидаешь многое, наслаждение узнаешь…
Наслаждение — только женщины. Эх, ребята, я бы этим занялся! По мне, хоть шлюха, хоть княжна в лоденовом платье.
