сморщенную старушонку, с громким стуком перебирал какие-то буддийские четки; в империи Солнца он был мандарином.
Внезапно все дипломаты сгрудились вокруг господина Дюдье, который внушал следующее:
— Да, господа, c'est ca [53]. Мы не можем остаться к нему безучастными. Или мы его признаем, или отвергнем. Мы, французы, скорее за последнее.
— Потому что у вас в стране он проявляет себя как ярый антимилитарист, — с нескрываемым злорадством заявил князь Тривелино.
— О нет, господа, — вскричал Дюдье, — это несерьезно. Французской армии это не коснулось. Ярый антимилитарист, ха! У нас уже столько было этих антимилитаристов! Нет, господа, берегитесь его: он демагог, коммунист, un bidot [54], черт знает что еще, но он во всем радикал! Oui, un raboulliste, c'est ca [55]. Он падок на самые дикие массовые лозунги. Он всегда заодно с толпой. У вас, светлейший, — вдруг обратился господин Дюдье к князю Тривелино, — он выступает в роли националиста и упивается иллюзиями о возрождении Римской империи; но заметьте, ваше сиятельство, так он проявляет себя в городах, зато в деревне держится за долгополых и творит чудеса во имя святой девы Марии. Он работает на два фронта — на Ватикан и на Квиринал [56]. Тут или какой-то умысел, или… я просто теряюсь в догадках. Господа, положа руку на сердце признаемся, что у каждого из нас с ним свои счеты.
— У нас, — задумчиво признался Горацио Бумм, опершись о бильярдный кий, — он проявляет большой интерес к спорту. Indeed, big sportsman [57]. Он благоволит к любым видам спортивных игр, а также — к сектам. Он обладатель фантастических рекордов. Он социалист. Заодно с противниками сухого закона. Превращает воду в спиртное. Как-то на банкете в Белом доме все присутствовавшие… гм… все страшно напились. Пили, знаете ли, одну воду, но он уже у нас в желудках обратил ее в алкоголь.
— Странно, — заметил сэр О'Паттерней, — в Англии он ведет себя скорее как консерватор. И всемогущий клерикал. Устраивает демонстрации, проповеди на улицах и such things [58]. Я полагаю, он настроен против нас, либералов.
Тут вступил в разговор улыбающийся барон Янато:
— А в Японии он чувствует себя как дома. Очень, очень обаятельный бог. Очень хорошо прижился у нас. Настоящий японец.
— Какой же он японец, — крякнул генерал Бухтин, — что это вы, батюшка? Он — русский, православный русский, славянин. Широкая русская натура, ваше превосходительства. Помогает нам держать в руках русских мужиков. Намедни наш архимандрит устроил в его честь процессию, десять тысяч свечей, а народу, господа, как маковых зерен, Православный люд съехался со всех концов матушки России. И чудеса же он нам являл, господи помилуй, — прибавил генерал, крестясь и низко кланяясь.
Имперский канцлер сначала молча прислушивался к разговору, а потом подступил поближе:
— Да, к народу он подойти умеет. И всюду воспринимает местный образ мысли. Для своих лет, гм-гм… он на удивленье подвижен. Мы это видим по нашим соседям. В Чехии, например, он ведет себя как крайний индивидуалист. Там у каждого свой индивидуальный Абсолют. А у нас Абсолют государственный. Он мгновенно проникся чувством высшего государственного долга. В Польше он воздействует как своего рода алкоголь, а у нас… как… как высший… Verordnung, verstehen sie mich [59] .
— А в областях, населенных католиками? — с улыбкой спросил князь Тривелино.
— Это уже несущественно, — уклонился от прямого ответа доктор Вурм. — Это не должно поколебать чашу весов, господа. Германия сегодня монолитна как никогда. Мы глубоко признательны, князь, за католические карбюраторы, которые вы контрабандой перебрасываете к нам. К счастью, они весьма плохого качества, как и вообще вся итальянская продукция.
— Тише, тише, господа, — урезонил спорщиков сэр О'Паттерней, — соблюдайте нейтралитет в вопросах религии. Что касается меня, то я ловлю лососей на двойную удочку. На днях подсек во-от такого длинненького, представляете? Четырнадцать фунтов.
— А папский нунций? — тихо спросил доктор Вурм.
— Святой престол требует соблюдения спокойствия любой ценой. Они хотят, чтобы на мистицизм был наложен полицейский запрет. В Англии это не пройдет, а вообще… Я утверждаю, что он весил четырнадцать фунтов… Heaven [60], я вынужден был за что-нибудь ухватиться, чтобы не полететь в воду.
Барон Янато улыбнулся еще учтивее.
— А мы не желаем никакого нейтралитета. Он великий Японец. И весь мир должен принять японскую веру. Мы желаем также разослать миссионеров, чтобы они распространяли нашу веру.
— Господин барон, — серьезно обратился к Янато сэр О'Паттерней, — вы помните об исключительно дружеских отношениях между нашими государствами?!
— Англия должна принять японскую веру, — улыбнулся барон Янато, — и тогда наши отношения станут еще лучше.
— Постой-ка, батенька, — воскликнул генерал Бухтин, — какая это такая японская вера? Коли уж речь зашла про веру, так пусть это будет вера православная. И знаешь, почему? Главное, потому что она — православная, во-вторых, потому что русская; в-третьих, потому что так хочет наш государь, а в-четвертых, потому что у нас, касатик, самое большое войско. Раз уж вера, то, значит, наша, православная.
— Но вопрос стоит совсем не так, — взволновался сэр О'Паттерней, — мы собрались здесь не за этим!
— Совершенно верно, — поддержал сэра доктор Вурм, — мы собрались здесь, чтобы выработать общую точку зрения на нового бога.
— На какого? — неожиданно уточнил китайский уполномоченный мистер Кей, впервые подняв глаза на собеседника.
— Как на какого?! — переспросил пораженный доктор Вурм. — Но ведь он, кажется, единственный…