– Э... – Сиверов был слегка сбит с толку этим великосветским 'наездом'.
– Полагаю, что нет, – продолжала Ирина, обворожительно улыбаясь, – иначе вам при всех ваших неоспоримых, выдающихся талантах давно свернули бы шею. Не будете ли вы так любезны отогнать ваше корыто на два-три метра в сторону, чтобы я могла наконец выехать со стоянки?
Сиверов издал какой-то странный звук, оставивший у Ирины довольно неприятное впечатление: Глеб Петрович, некогда представившийся охотником за головами, тихонько хихикнул и, не говоря ни слова, полез в свою машину. За руль он, однако, не сел, а, выбравшись из салона и распрямившись, протянул Ирине роскошный букет поздних астр.
– Ирина Константиновна, – сказал он, всем своим видом изображая раскаянье, – ну что вы, ей-богу? Кто старое помянет...
Ирина проигнорировала букет, хотя это оказалось неожиданно трудно. Тогда Сиверов обошел свою машину и торжественно возложил цветы на крышу красной спортивной 'хонды'. Ирине немедленно представилось, как она, по-прежнему не замечая этого подношения, садится в машину, включает задний ход и рывком выводит машину со стоянки. Цветы сползают по гладкому металлу крыши, сыплются на ветровое стекло, а оттуда на капот. Потом она резко крутит руль, послушная машина разворачивается почти на одном месте, несколько цветов падает на асфальт, а когда она переключает передачу и одним толчком педали бросает машину в открывшийся проезд, встречный поток воздуха сдувает с капота все остальное, и мохнатые звезды астр сыплются на пыльный асфальт...
Цветов было жаль, и Ирина снова, уже не в первый раз, подумала, что воображение не такой уж ценный дар, как это кажется тем, кто его лишен. Бывает, что это не дар, а проклятье, а то и просто досадная помеха, не дающая довести до конца задуманное дело – маленькую месть, например.
Сиверов смотрел на нее, облокотившись на крышу 'БМВ' и положив подбородок на кулаки. Черные очки, как всегда, мешали правильно оценить выражение его лица, и Ирине пришлось напомнить себе, что это выражение ей совершенно безразлично. Этот человек вместе со своим драгоценным генералом Потапчуком использовал ее, а когда нужда в ней отпала, исчез без предупреждения, даже толком не попрощавшись. Почти год о нем ничего не было слышно, и вот, пожалуйста, – возник! Извольте радоваться...
– Честное слово, Ирина Константиновна, – сказал он, – вы нам очень-очень нужны!
– Уберите машину, – сухо потребовала Ирина. – Или я нужна вам настолько, что вы намерены действовать силой? Опять не можете отличить Шилова от Тициана?
Сиверов растянул губы в широкой улыбке, отдавая должное этой злой остроте.
– На самом деле все еще смешнее, – сообщил он, продолжая улыбаться. Из-за того, что Ирина не видела его глаз, она не могла понять, искренняя это улыбка или просто гримаса. А если гримаса, то какая именно – вежливая или оскорбительная... – Все гораздо смешнее, Ирина Константиновна, – повторил он, – и намного, намного хуже. Впрочем, – добавил Глеб уже совсем иным, сухим и деловитым тоном, – не буду отнимать у вас время. Вы ведь страшно заняты, выступая арбитром в спорах выживших из ума стариканов, не знающих, чем себя развлечь. Вы не попробовали коньяк Дмитрия Васильевича? Напрасно, он наверняка дьявольски хорош.
Ирина задохнулась от возмущения. Оказывается, она уже успела забыть, что Глеб Петрович, когда считает это необходимым, умеет отвечать ударом на удар с силой и точностью профессионального снайпера.
– Вы... Вы что, опять за мной следили?!
– Не за вами, – коротко и, как показалось Ирине, пренебрежительно ответил Сиверов, садясь за руль.
Он включил двигатель. Ирина стояла в полуметре от машины, не столько думая, сколько чувствуя, что нанесенный Сиверовым ответный удар угодил в больное место. После событий, связанных с ограблением Третьяковки, обычная, нормальная жизнь, к которой она вернулась, казалась ей чересчур пресной. Ирина не хотела себе в этом признаваться, но бешеные гонки на спортивном автомобиле по запруженным транспортом московским улицам служили далеко не равноценной заменой тому, чем она занималась в компании Сиверова и Потапчука. Наверное, на Глеба она злилась больше всего именно из-за этого ощущения потери, хотя и понимала, конечно, что у него наверняка есть веские причины не давать о себе знать. Кто знает, где он был, что делал, скольких смертей избежал за то время, что они не виделись? Только он сам, да еще, может быть, его драгоценный Федор Филиппович, генерал ФСБ Потапчук...
Сквозь открытое окно машины было видно, как Сиверов неторопливо закурил и положил правую ладонь на рычаг автоматической коробки передач. Кажется, он действительно собирался уехать, так и не объяснив, зачем, собственно, приезжал. Ирина поняла, что ничего иного ждать просто не приходится: она ясно дала понять, что не желает с ним разговаривать, а Глеб Петрович Сиверов был не из тех, кто валяется в ногах, умоляя его выслушать, уж это-то Ирина поняла давно и усвоила крепко.
– Постойте, – хмуря брови, сказала она, и Сиверов повернул к ней непроницаемо спокойное лицо с блестящими черными стеклами вместо глаз. – Вы что же, так и уедете?
– Ну да, – ответил он. – А что?
– А может, все-таки объясните, что вам от меня нужно?
Слепой пожал плечами.
– Помощь, – просто сказал он. – Разве я вам этого не говорил?
Он снова взялся за рычаг. Положительно, этот тип был невыносим.
– Какая помощь? – спросила Ирина. – Что произошло?
Сиверов снял руку с рычага и почесал переносицу под дужкой очков.
– Видите ли, Ирина Константиновна, – сказал он, – ответить на ваш вопрос я могу только после того, как получу ваше согласие снова работать с нами. Не обижайтесь, такова специфика данного дела.
– Пропади она пропадом, ваша специфика! – в сердцах воскликнула Ирина. – Разводите секреты на каждом шагу... В конце концов, если это дело по моей части, я и без вас узнаю, что произошло!
– Сомневаюсь, – сказал Сиверов. – Суть дела такова, что лица, к нему причастные, вряд ли станут откровенничать с кем бы то ни было. Даже с вами.
