насколько достоверны сведения о ваших находках.
– О, с этим полный порядок, – заявил Быков, шумно роясь на полках в поисках заварки. – Находки самые настоящие, без обмана. Интерпретация дурацкая, так это я виноват – не удержался, сболтнул.
– Неужели действительно тамплиер? Настоящий магистр?
– Документов он нам, конечно, не показывал... – начал Быков, но его прервал Юрий Владимирович.
– Помолчи, – сказал он. – Ты и так уже наплел с три короба. Может, будет с тебя хотя бы на некоторое время? Если хотите, – продолжал он, адресуясь к Антонине Корсак, – начнем с самого начала. Скажите, сударыня, насколько вы разбираетесь в вопросе?
– Я, конечно, не специалист, но кое-что читала.
– Ну, для нашего разговора этого хватит, – успокоил ее Осмоловский. – Вот, к примеру, мой заместитель вообще ничего никогда не читал, кроме стихов Корнея Чуковского. Во всяком случае, цитирует он только их. Ума не приложу, как такого приняли в аспирантуру.
– Вы же и принимали, – негромко пробормотал от плиты несгибаемый Быков.
– Это была самая главная ошибка в моей жизни, – не остался в долгу профессор. – Так вот, начнем с надгробия. – Порывшись в том самом ящике, где держал кисет и трубку, он выложил на стол несколько неплохих снимков надгробного камня с могилы крестоносца. – Разумеется, хоронили его местные жители по своему разумению, однако, как видите, постарались, как могли, скопировать... э... европейский стиль. Камень, к сожалению, непрочный, мелкие детали просто стерлись за века, но обратите внимание на изображение креста. Видите вот тут остатки красной краски? И здесь тоже...
– Да, – вглядевшись в снимок, согласилась журналистка, – крест действительно был красный. А красные Кресты на одежду нашивали, если не ошибаюсь, именно рыцари ордена тамплиеров. У рыцарей он был на белом фоне, у рядовых пехотинцев – на черном...
– О совпадении времени захоронения с гонениями на тамплиеров во Франции я говорить не стану, – сказал Осмоловский, с уважением покосившись на гостью, – Геннадий Олегович все это очень подробно изложил корреспонденту 'Экспресса', а тот каким-то чудом ухитрился ничего не напутать при пересказе. Хорошая все-таки вещь – диктофон... Словом, это, вне всяких сомнений, тамплиер, а медальон магистра с эмблемой ордена – два всадника на одном коне – не только подтверждает его принадлежность к храмовникам, но и прямо указывает на высокое положение, которое он занимал в ордене.
– Да, – задумчиво повторила Антонина Корсак, – ему действительно было от чего спасаться бегством.
– Ну, рядовым членам ордена вряд ли было многим легче, – возразил профессор. – Арест и заключение в тогдашней тюрьме – это, знаете ли, тоже не сахар. Думаю, многие из них перед смертью успели не раз позавидовать своим предводителям, которые были просто сожжены. А вот, – продолжал профессор уже другим тоном, выкладывая на стол новую серию снимков, – фотографии захоронения после того, как мы его вскрыли.
– Медальон магистра прекрасно виден, – сказала журналистка. – А меч! Удивительно хорошо сохранился, поздравляю вас. Двухлезвийный, сужающийся, острие слегка скруглено, навершие грушевидное... Полагаю, вторая половина – конец двенадцатого века.
– А почему, если не секрет, вы так полагаете? – заинтересовался Быков.
– За чайником следи, – буркнул Осмоловский.
– Мечи раннего Средневековья предназначались для рубящего удара, – спокойно ответила журналистка. – Отсюда широкое прямое лезвие и скругленный конец. С тринадцатого века в употребление вошли латы, неуязвимые для рубящего удара, но довольно легко пробиваемые уколом в местах сочленений. Соответственно, мечи приобрели сужающееся на конце, заостренное лезвие. А перед нами, – она постучала острым, любовно отполированным, сверкающим от темного лака ногтем по фотографии, – что-то вроде переходной модели с претензией на универсальность.
– Насчет претензии не знаю, это довольно-таки спорно, – заявил профессор, – но в целом ответ исчерпывающий. Поздравляю!
– Лично мне, – объявил Быков, которого никто ни о чем не спрашивал, – делается немного не по себе, когда красивая женщина начинает хладнокровно и со вкусом рассуждать о колющих и рубящих ударах.
– Лично мне, – передразнил его Осмоловский, – хотелось бы все-таки выпить чашечку чая до наступления ночи. Или ты нарочно тянешь время, чтобы, когда текст с энклапиона расшифруют, сразу угостить нас чайком из чаши Святого Грааля?
– Богохульство – раз, – торжественно, с постной миной проповедника, вдалбливающего слово Божье постояльцам каторжной тюрьмы, провозгласил Быков, – злопамятность – два, мстительность – три, полное отсутствие христианского милосердия – четыре.
– Мне кажется, последние три моих недостатка можно смело объединить в один, – заметил Осмоловский. – Так будет экономичнее.
– Ничего, – сказал окончательно распоясавшийся Быков, – у того, кто станет зачитывать список ваших прегрешений на Страшном суде, времени будет навалом. Какая может быть экономия, когда речь идет о вечности?
– Вечность – это когда хочешь выпить чашечку чаю, а тебе его не дают, – сообщил доктор Осмоловский журналистке Антонине Корсак. – Не обращайте внимания, это он перед вами хвост распускает.
– Ничего я не распускаю, – огрызнулся Быков. – И я не виноват, что у этой плиты такое же отношение ко времени, как у прокурора Страшного суда. Она тоже считает, что торопиться некуда. Давно пора выкинуть этот хлам на помойку и купить новую. А над этой пускай археологи двадцать пятого века ломают свои ученые головы...
Чайник на плите принялся негромко посапывать, над носиком лениво заклубился легкий пар, и Гена, без сожаления прервав свою пламенную речь, занялся приготовлением чая.
– А энклапион? – спросила журналистка. – Вы действительно его нашли? Ведь это же редкостная удача, просто чудо!
– Да, с этим захоронением нам здорово повезло, – согласился Осмоловский. – И мне особенно приятно
