продолжал он после паузы, – но он отбил ее у Ивара буквально за три дня и увез в Москву. А судя по оперативности, с которой он почти целиком присвоил бизнес своего латвийского партнера, к этому шагу он готовился давно. Так что это не Каманин, а Круминьш, проснувшись однажды утром, обнаружил, что у него не осталось ни невесты, ни денег, ни так называемого друга.
Он замолчал, увидев приближающуюся официантку с подносом, и потащил из пачки сигарету. Аспирант Гена Быков, слушавший Сиверова с открытым ртом, с готовностью поднес зажигалку и за компанию закурил сам, хотя за то короткое время, что они тут сидели, это была у него уже третья сигарета подряд. Зажав ее в зубах, Гена потянулся к лежащей на столе картонной коробке и предпринял попытку еще разочек заглянуть внутрь, но сидевший рядом Осмоловский молча дал ему по рукам. Профессор все еще был осунувшимся и бледным, но вечно растрепанная борода уже воинственно топорщилась, а глаза за стеклами очков смотрели на мир с прежним ироническим прищуром. Уяснив, что профессор до сих пор на него сердит, Быков поспешно спрятал руки под стол. Даже не взглянув в его сторону, Осмоловский сам приоткрыл коробку, и Глебу почудилось, что он видит вспыхнувший на стеклах профессорских очков золотой отблеск.
Официантка расставила чашки и все прочее, после чего удалилась, пренебрежительно покачивая бедрами. Чашки она расставила неправильно – очевидно, из принципа, – и Глеб с Геной Быковым потратили пару секунд, наводя на столе порядок. Сиверов передвинул поставленную перед ним чашку чая профессору Осмоловскому и забрал у него свой кофе, а Быков осуществил точно такой же обмен с Федором Филипповичем.
Глеб пригубил кофе и слегка поморщился.
– Можно подумать, что этот кофе готовил Круминьш, – сообщил он. – Последний раз я пил такие помои у него в гостях. Коньяку, что ли, заказать?
– А не рановато? – осведомился Федор Филиппович, дуя на чай.
– Да в кофе же! – оскорбился Сиверов.
Генерал отхлебнул из чашки и задумчиво почмокал губами.
– Если кофе такой же, как этот чай, ему никакой коньяк не поможет, – заявил он. – Разве что в пропорции три к одному: на три стакана коньяка чашечка кофе... Девушка! По сто граммов коньяка, будьте так любезны... Для расширения сосудов, – объяснил он Осмоловскому.
– Тут есть особи, которым расширять сосуды противопоказано, – сварливо проскрипел археолог. – У них через эти расширенные сосуды в мозг попадают разные гениальные идеи. Зарождаются в районе седалища и с током крови поднимаются к голове...
– Ну, Юрий Владимирович! – взмолился Гена Быков. – Сколько же можно?!
– Сколько нужно, батенька, столько и можно, – отрезал профессор. – Алкоголик. Болтун.
– Право же, он не виноват, – вступился за аспиранта Глеб. – Его выдумка насчет Святого Грааля – кстати, довольно остроумная – ничего не могла изменить. Каманин принял решение выкрасть энклапион сразу же, как только узнал о находке из газет. Подражая своему учителю и врагу, он тоже пытался заняться сбором реликвий, связанных с орденом, но, сами понимаете, безуспешно. Он вообще был прирожденный неудачник. Правильно распорядиться украденными у Круминьша деньгами не сумел – прогорел почти вчистую, еле-еле удержался на плаву. Женщину, которую у него увел, совершенно измучил и в конце концов заставил совершить преступление...
– Дерьмо, – сказал Гена Быков, и было непонятно, к чему это относилось – к Каманину или к кофе, который Гена только что пригубил. Наверное, все-таки к Каманину; Глеб решил так, вспомнив, что Гена Быков виделся с Анной и был ею, мягко говоря, впечатлен.
– Они виделись еще один раз, – продолжал Глеб. – Я имею в виду, Круминьш и Каманин. Латыши приехали в Москву на турнир. Круминьш сказал бывшему приятелю пару ласковых, а Каманин, готовясь к схватке, взял не тупой турнирный меч, а тот, что подарил ему Круминьш. Понятия не имею, как он собирался все это потом объяснять. Возможно, это было временное помутнение рассудка, не знаю. Как бы то ни было, он ухитрился разок основательно зацепить Круминьша этой штукой, оставив шрам на полфизиономии, а тот, вынужденный защищаться, свалил его своим коронным ударом. Силища у него и впрямь исключительная. Он ему этой тупой железкой распорол-таки кольчугу, да так, что хирургу потом пришлось выковыривать кольца из живого мяса и только после этого накладывать гипс на сломанные ребра. Меч быстренько подобрал кто-то из соратников Каманина... По словам Круминьша, это был молодой человек с длинными светлыми волосами...
– Н-да, – только и сказал Федор Филиппович. – 'Если пуля убьет, сын клинок подберет, и пощады не будет врагу...'
– Круминьш поднял и расширил бизнес и продолжал жить так, словно ничего не произошло. Просто вычеркнул этого подонка из памяти. Но сам Каманин ничего не забыл и жил в постоянном ожидании мести. Он-то знал, что в подметки не годится Круминьшу. Знал, что, если тот однажды все-таки решит свести счеты, удар будет молниеносным и сокрушительным – таким, что после него уже не поднимешься. Вот он и решил убить одним выстрелом двух зайцев: во-первых, завладеть энклапионом, а во-вторых, свалить все на Круминьша. Это решение пришло не сразу, а только после того, как выяснилось, что Анна опоздала, и энклапион увели у нее из-под носа. Вот тогда, обдумывая план поисков энклапиона, он все это и сочинил. Этот блондин... как его...
– Юрий Климов, – мрачно подсказал Федор Филиппович.
– Вот именно. Так вот, он, похоже, был ему предан душой и телом. А еще, похоже, был безнадежно влюблен в Анну...
– Почему ты так решил? – спросил генерал.
– В нее трудно не влюбиться, особенно когда долго находишься с ней бок о бок. Правда, Гена? А у таких людей, как этот Климов, любовь, тем более неразделенная, принимает порой довольно жуткие формы. Ведь он, по вашим же словам, состоял на учете в психоневрологическом диспансере...
– Было такое дело.
– Вот. Это очень удобно – иметь под рукой психа, напичканного сказками о великих миссиях и не менее великих таинствах, к коим он якобы причастен... Кроме того, он был длинноволосый блондин, совсем как Круминьш. Буквально за два дня до первого псковского убийства у Круминьша пропал паспорт, ему пришлось его восстанавливать. Нетрудно догадаться, чья это была работа. С этого момента Климов предъявлял паспорт Круминьша всякий раз, когда покупал билеты до Риги и обратно. Правда, летал он по этим билетам только однажды – когда надо было позвонить Телешеву из Риги. К тому времени я уже встретился с Каманиным, и он, обрадованный таким нежданным подарком судьбы, лично навел меня на Круминьша,
